А через два месяца с заслуженной четвёркой по английскому, с чемоданом, набитым учебниками, и самыми радужными мечтами я почти всю ночь, прилипнув к окну поезда, смотрела с нетерпением, когда же мы увидим Москву. Впереди у меня были самые замечательные каникулы на свете.

Все формальности уже были улажены замечательным образом. Папу назначили руководителем экспедиции, а маму зачислили в группу геофизиком. Папа и мама прямо-таки светились от предвкушения интересной работы. Сейчас они ехали в Москву, чтобы проводить меня и через день вылететь в Кигали, откуда им следовало отправиться куда-то вглубь Руанды.

В Москву мы въезжали на рассвете. Столица встретила нас солнцем. Оно сияло в широких окнах, позолотой растекалось по крышам, дробилось и сверкало в проносившихся мимо нас автомобилях. Даже воздух был золотисто-розовым от солнца. Красотища! Пока мы ехали в такси, мама пыталась что-то рассказывать мне о том, что проносится за окнами машины, но я никак не могла сосредоточиться, просто впитывала красоту за окном. Это была не та чужая открыточно-официальная Москва, которую я сто раз видела на картинках и по телику, это была какая-то совершенно иная: живая и радостная Москва. И она мне ужасно нравилась.

– Ну, вот, – сказал таксист, – приехали. Вам сюда.

Мы вышли из машины. Таксист вынул из багажника наши чемоданы и, пожелав нам счастливого времяпрепровождения в Москве, укатил.

Мама сверилась с записной книжкой, и мы приблизились к воротам дома.

Здание на Дорогомиловской улице охранялось как космодром. По двору там бродила целая армия охранников, и повсюду были понатыканы камеры видеонаблюдения. Едва мы подошли к воротам, как сразу пять камер насторожено повернули в нашу сторону жадные крысиные рыльца. Я, признаться, оробела и даже подумала, что ну её эту Москву. Мама тоже явно чувствовала себя не в своей тарелке. И даже папа, самый храбрый человек на земле, кажется, присматривал пути отступления. Мы стояли у ворот вокруг своих чемоданов и неуверенно оглядывались. Я прижимала к груди клетку с Флёркой. Один из многочисленных охранников решительно двинулся в нашу сторону. И тут Флёрка, обычно не слишком разговорчивый, видимо от дорожных волнений вдруг встрепенулся и заорал:

– Теракт! Террракт!

И где он таких слов нахватался? Наверно, всё-таки вредно телевизор попугаям смотреть.

Охранники напряглись, а тот первый даже схватился за оружие.

– Ой, Лиза! Костик! А я на вокзале бегаю, ищу! Как же мы разошлись-то?

К нам быстрым решительным шагом приблизилась тётя Катя.

– Ну, Машка, тебя и не узнать. Как же ты выросла!

– Екатерина Антоновна, вы знаете этих людей? – спросил один из охранников.

– Да, да, Серёжа. Это – сестра Вадима Андреевича с мужем и дочерью. Маша будет жить у нас, я предупреждала Кольченко.

– Точно так, – кивнул охранник, – Елизавета Андреевна, Константин Николаевич, добро пожаловать. Вещи оставьте – ребята их отнесут. Маша, приятно познакомиться. Меня зовут Сергей Петрович.

– Здрасьте, – сказала я.

– А как зовут нашего возмутителя спокойствия?

– Флёрка. Он, вообще-то, тихий. Прямо не знаю, что на него нашло.

– Это, чтобы его заметили. Что же, Флёрка, ты своего добился. Теперь мы тебя уже ни с кем не перепутаем.

Флёрка пристыжено притих, а Сергей Петрович повернулся к папе с мамой и сказал:

– Ну, вы располагайтесь, всего вам доброго.

Двое охранников легко подхватили наши шмотки и направились к входу в здание. Папа, явно радуясь благополучному разрешению ситуации, сразу оживился и сказал:

– Девочки, наверно, вы тут сами пока разберётесь, а я ненадолго в министерство. Надо кое-какие вопросики сразу решить. К вечеру буду. Вадьке привет!