– Огонь по готовности, дистанция та же, – приказал то, что и так очевидно.

– Есть, – и голос спокойный, словно не бегал час назад от бомберов, как заяц очумелый. А самому старлею очень захотелось оказаться подальше от этой обреченной, (чего уж самому себе врать) пушечки с расчетом, которому жить осталось минуты две – как огонь откроют, так и все. Люто захотелось уйти ко второму орудию, да и повод есть – распорядиться выкатить на прямую наводку чуть вперед, чтоб в бочину врезать, когда первое орудие первой батареи танк будет давить гусеницами. Но – не смог. Понимал, что пора драпать, а гонор не дал. Глупость мальчишеская – а не мог свалить в туман. Сам себя обругал за дурь такую и остался сидеть, сжимая побелевшими пальцами уже ненужный бинокль.

Танк взревел победно и злобно, дернулся вперед, добавил ходу, широченные гусеницы забликовали стремительнее. И здоровенный же! И орудие не в пример ЗиСке третьей – и длиннее, и толще. Что еще за чудо-юдо на наши головы свалилось?

– Беглым – огонь! – сказал самому себе и вроде как даже чуточку опоздал – пушечка противотанковая рявкнула раньше. Трассер воткнулся в тушу танка и пропал там бесследно. А танк пер. Неудержимо. Сейчас поведет бревном ствола и плюнет ответно – и все. Вообще – все! Всем сразу и навсегда! А тех, кто еще будет булькать кровью, пытаясь уползти с перебитыми конечностями из-под накатывающих гусениц – размажет, вомнет в землю. Холод по спине, и язык онемел. Еще трассер в тушу. Едет, сволочь.

Кто – то угрюмо матернулся. Сейчас должен засечь и дать обратку ответную. Еще трассер впился в танк. И еще. И еще. Тренированный расчет выдал такую скорость стрельбы, что и на соревнованиях не покажешь. Всем беглым огням беглый. Пока танк пер триста метров, полтора десятка снарядов получил и принял своим толстенным лбом. И ни один не пошел в рикошет – все там остались, вбитые в броню.

А танк пер равнодушный к этим комариным укусам. Хоть вой! Еще трасса в лоб башни! И тут артиллеристы хором выдали восторженный ворох матюков – не удержались, прорвалось дикое напряжение этих самых длиннющих в их жизни минут – громадина в паре сотен метров перед орудием вдруг стала разворачиваться, показав себя сбоку во всем устрашающем великолепии. И наводчик влепил бронебойным в моторный отсек. Как в аптеке! Стальная громадина встала, как вкопанная, тяжело качнув телеграфным столбом орудия. И показалось Бондарю, что видит он оранжевый блеск в круглой дырочке. Точно – светится, словно в фонаре!

– Отставить огонь! – посчитал про себя и ужаснулся тому, сколько снарядов осталось на позиции. Гулькин нос и понюх табаку!

– Лезут, заразы! Из люков лезут! – восторженно рявкнул наводчик и, глянув вопросительно на командира, рванул со спины ППШ. Брякнул об верх щита, застрочил короткими. И Бондарь видел, как выскакивали черные фигурки, прыгая за танк. Тут запоздал с пальбой Кот Сибирский – успели немцы удрать, но и черт с ними, а танк уверенно и быстро разгорался, словно громадный костер.

И это было самое прекрасное зрелище за все время короткой еще жизни старшего лейтенанта, самое великолепное! Да каждый бы день любовался по три раза, и на сон грядущий – тоже! Ведь и не надоело бы!

Опомнился, тряхнул головой, орлом глянул на расчет, который, забыв обо всем, таращился восторженно, говоря разное.

– Осколочными, парой – чтоб за танком рвануло! – не по-уставному скомандовал, но поняли правильно. Убедился, что все вышло, как хотел, и если немецкие панцерманы не успели унести ноги подальше – должно было их зацепить, не порвать – так контузить. Сам бегом к телефону, телефонист – и тот, как на именинах, радостный сидит – тоже, небось, ждал, что его будут утюжить в никудышном песочном окопчике, от которого защиты шиш да ни шиша.