Старичок был худощав, с узловатыми руками, которые цепко, но с явным артритным дрожанием держали гриф гитары. Его пальцы, тонкие и гибкие, как куриные лапки, порхали по струнам, выписывая простенькие аккорды – иногда попадая в музыкальные ноты, а иногда явно промахиваясь мимо них. Каждый раз, когда он фальшивил или заплетался в песне, старик хитро улыбался, обнажая редкие, но на удивление крепкие желтоватые зубы, доставал из-под сиденья помятую бутылку бормотухи и делал глоток, после чего продолжал горланить с удвоенной энергией, периодически подмигивая полноватой девушке, сидевшей напротив. Та смущённо улыбалась, машинально поправляла густые каштановые волосы и опускала глаза, что вызывало у старика довольное похрюкивание, словно он только что удачно выменял корову на ярмарке.

На особо крупных ухабах пассажиры дружно подпрыгивали и охали, будто это был не просто автобусный маршрут, а какой-то местный ритуал единения через страдание.

Спустя несколько утомительных часов автобус, издав жалобный предсмертный скрип, остановился посреди пыльной дороги, которая едва заслуживала этого гордого названия.

– Сосновка! Приехали! – картаво объявил водитель, распахивая дверь с таким усилием, словно открывал ворота в иной мир.

Пассажиры засуетились, хватая свои мешки и сумки, словно опасаясь, что автобус передумает и умчится дальше, унося с собой их нехитрый скарб.

«Ну наконец-то, это захолустье!» – подумал Паша с плохо скрываемой досадой, потягиваясь и разминая затекшую спину, которая, казалось, превратилась в деревянную доску за время поездки.

Схватив свой модный чемодан на колесиках – совершенно неуместный в этих декорациях предмет, выглядевший здесь так же нелепо, как смартфон в лапе орангутанга – он поплёлся к выходу, едва передвигая ноги, которые за время поездки успели не просто онеметь, а превратиться в два бесчувственных бревна. Чемодан подпрыгивал на каждой складке стёртого временем коврика, больно стукая Пашу по ногам, словно выражая своё возмущение тем, что его привезли в это место.

Проходя мимо водителя, Паша с опаской заглянул в кабину, ожидая увидеть там что-то вроде разваливающегося на ходу капитанского мостика древнего корабля. Но, к его удивлению, механизмы выглядели относительно целыми, хоть и покрытыми множеством заплаток и самодельных креплений.

«Надо же, этот раритет ещё как-то держится!» – подумал Паша, выбираясь из салона и ступая на твёрдую землю, которая после долгой тряски казалась невероятно устойчивой.

Оглядевшись, он увидел бескрайние поля, заросшие дикими деревьями и кустарниками, которые, казалось, были предоставлены сами себе много лет назад и теперь жили по собственным законам, не зная ни прополки, ни обрезки.

«Наверное, тут даже комары размером с воробьёв от таких просторов,» – прикинул он, прищуриваясь от яркого солнца.

Сделав пару десятков шагов от места, слабо напоминающего автобусную остановку (ею служил покосившийся столб с прибитой ржавым гвоздем потемневшей табличкой), Паша остановился и прислушался. За полями виднелся густой еловый лес, из которого время от времени доносился зловещий вой – то ли ветра в ветвях, то ли какого-то дикого зверя.

«Блин, точно заповедник оборотней тут расположен!» – нервно подумал Паша, воображение которого, воспитанное на фэнтезийных фильмах и сериалах, тут же нарисовало красочную картину.

Он ярко представил, как по ночам стая волков во главе с огромным волколаком выходит из леса на охоту. Их предводитель, встав на задние лапы и почёсывая бок о сухой пенёк с таким видом, будто это самое обычное дело для волколака, достаёт из пасти обломок косточки несчастной дворняги по кличке Шарик и начинает судорожно ковырять им в зубах, выражая крайнее недовольство застрявшими остатками предыдущей жертвы.