Когда Витте вошел в кабинет, Николай II, не приглашая премьера присесть, как обычно он это делал, спросил:

– Милостивый сударь, для вас Россия уже не Родина?

Витте промолчал. Он еще не мог понять причину столь гневного вопроса. К работе правительства у императора претензий не было. Два дня тому назад он направил императору доклад об экономическом состоянии России за прошедший год. Россия выходила на первое место в мире по темпам роста промышленности, опережая Соединенные Штаты Америки. В прошедшем году на долю России пришлось четверть мирового экспорта крестьянской продукции…

В этом, считал Витте, была и его заслуга. Все эти мысли молнией пронеслись в голове Витте.

Николаю II, видимо, не понравилось молчание премьера и он уточнил свой вопрос.

– Сергей Юльевич, скажите, что для нас сегодня важнее – торговый порт или военная крепость?

– И то, и другое, ваше величество, – спокойно ответил Витте, догадавшись о причине гнева Николая II.

У императора в глазах блеснули холодные огоньки.

Жгучее желание выпроводить премьер-министра из кабинета Николай II подавил в себе с большим трудом.

Витте тоже понял, что поступил необдуманно, отвечая так на вопрос императора. Однако слово не воробей…

Николай II тем временем прошелся по кабинету, что-то обдумывая. Это было заметно по напряженному выражению на лице императора. Противоположные чувства сейчас боролись в душе Николая II, и он не мог отдать предпочтение ни одному из них.

Наконец, Николай II остановился перед Витте и, глядя ему прямо в глаза, тихо, но жестко произнес:

– Милостивый сударь, если через три дня генерал Куропаткин не доложит мне о том, что на крепость Порт-Артур выделены все необходимые финансовые средства, я отправлю вас в отставку…

До конца дня у Николая II настроение так и не улучшилось. И только вечером за ужином, когда Александра Федоровна привела к столу дочерей, на душе у него стало теплее.

Маленькую Анастасию императрица посадила рядом с собой. Мария, Татьяна и Ольга сидели напротив.

Семейные ужины были редким явлением, и девочки старались вести себя сдержанно, показывая родителям, что они прекрасно воспитаны. Единственно, кому все прощалось, так это Анастасии. И она, словно понимая, что в трехлетнем возрасте в этой семье детей не наказывают, позволяла себе такое, чего не могли позволить другие за столом.

Ольга, на правах старшей из девочек, укоризненно, почти по-взрослому, поглядывала то на Анастасию, то на родителей. «Вот видите… Ей все дозволено…» – говорил ее взгляд.

Под конец ужина Николай II посадил Анастасию к себе на колени, и она тут же дернула его за ус. За столом на какое-то мгновение воцарилась тишина, потом все рассмеялись, а Анастасия заплакала.

Воспитатели тут же увели детей, а Александра Федоровна сразу загрустила.

– Мало я их вижу, – сказала она. – Мне их просто не хватает… И тебя, – добавила она. – Вот и сейчас ты рядом, но я вижу, что ты всеми мыслями далеко от меня…

Николай II качнул головой.

– Ты права… Извини. Для меня сейчас быть просто человеком непозволительная роскошь. От меня требуют все. Когда требую я, – получаю в ответ болтовню, сплетни, доносы. И, слава богу, пока не предательство… Но они дойдут и до этого…

Александра Федоровна с тревогой посмотрела на супруга. И хотя он говорил спокойно, она улавливала в его голосе скрытое отчаяние и горечь.

– …Даже церковь и та упрекает меня. На днях митрополит Киевский заявил в Синоде, что церковь нужна власти только в минуты опасности. Но к кому же тогда обращаться, если не к ней?.. Разве сам Синод не духовная власть над всеми?

Николай II умолк и с грустной надеждой посмотрел на Александру Федоровну, словно хотел услышать от нее ответы на мучавшие его вопросы. Но она немо смотрела на супруга глазами полными слез. Наконец, еле слышно произнесла: