Япония же имела флот в сто шестьдесят кораблей. Из них половина – новейшего типа.

…Оставшись один, Николай II неожиданно почувствовал, как яростное удушье горячей волной стало медленно подкатывать к горлу.

Он встал и заходил по комнате, пытаясь успокоиться.

«…От этих макак нужно было ожидать именно вероломного нападения, – убеждал он сам себя. – Но ничего страшного не произошло!.. Самое страшное происходит здесь!.. Премьер Витте строит торговый порт накануне войны, а не крепость!.. Алексеев и Куропаткин только и занимаются разговорами о войне с Японией!.. Ламсдорф боится войны!.. Адмирал Макаров до сих пор так и не выехал во Владивосток!.. Куропаткин засиделся в Петербурге. Его немедленно надо отправить в Харбин!.. Пусть принимает войска!..»

Николай II еще долго ходил по спальным покоям, приказав дежурному флигель-адъютанту никого к нему не пускать. Он понимал – у него сдали нервы и никто не должен видеть его в таком состоянии.

Из газет и доносов он знал – было немало и таких, которых судьба России не волновала совсем. И они не скрывали этого.

К великому сожалению Николая II, к последним относился и граф Лев Толстой, которого Александра Федоровна считала духовным пастырем России.

Все эти мысли жгли воспаленный мозг, причиняя Николаю II почти физическую боль.

…Время близилось к обеду, когда к нему в покои вошла императрица Александра Федоровна.

– Они поплатятся за это! И очень скоро! – сказал ей Николай II. – Бог тому свидетель – я хотел все по-другому…

Александра Федоровна обняла супруга и прижалась к нему.

– Я верю тебе, – проговорила она тихо. – Я буду молить господа-бога, чтобы он придал тебе силы, мужество и мудрость…

Николай II слегка отстранил от себя супругу и внимательно посмотрел на нее.

– Тебе не надо тревожиться. Если из-за этого… – он хотел подобрать успокаивающее императрицу слово, но так и не найдя его, продолжил. – Все это не стоит твоих волнений… Меня интересует другое: как поведут себя наши министры, сановники, народ?.. За армию я спокоен. Я уверен – Россию японцам не одолеть, что бы там не произошло, в конце концов. Но Россия может погибнуть от смертельных ран, которые ей уже наносят народовольцы, разночинцы, социалисты, евреи, демократы разных мастей, бездуховная и тупая аристократия вместе с распоясавшимися газетчиками. И даже церковь, – и тут же добавил. – Если бы я был уверен, что все эти пороки можно изжить моим отказом от царствования, я бы пошел на эту жертву ради Отечества. Но я в этом не уверен. Больше всего я боюсь, что вместо меня придут те, кто разрушат наши вековые устои, введут иноземные порядки и, если народ не подчинится им, зальют русскую землю кровью! Такое с нами уже случалось…

Александра Федоровна, затаив дыхание, слушала супруга. Она не могла даже на минуту представить себе то, о чем он говорил. О крахе династии Романовых даже помышлять было грешно. Она кровно породнилась с Романовыми, приняла их веру и ответила искренней любовью человеку, ради которого не пожалела бы ничего на свете, даже жизни.

А он продолжал говорить так, словно исповедовался, но не перед ней, супругой, императрицей и матерью его детей, и даже не перед богом, а перед кем-то другим, владеющим его душой.

Александра Федоровна прикрыла свой рот ладонью, чтобы невольно из ее испуганной души не вырвался крик.

Николай II в это время посмотрел на супругу и неожиданно улыбнулся. Сказал, будто подвел итог.

– …Чтобы там не уготовила мне судьба, я уверен – на Руси больше Мининых и Пожарских, чем Степок Разиных и Емелей Пугачевых…

Он хотел сказать еще что-то, но раздался тихий стук в дверь, и вошел Фредерикс, извинился перед императрицей, затем перед Николаем II.