Дарёна прошла мимо лавки, открыла калитку во двор. Может, поставить вёдра в сенях и сбежать? Чуть погодя тётка уже, может, остынет, забудет про наказание. Летом девочка так бы и поступила, но на деревню уже начинали опускаться сумерки, а ночевать в старом овине было ещё слишком холодно.

В избе тётки не оказалось. Куда она делась, девочка сообразила не сразу: и скотина с вечера кормлена, и из лавки голоса она не слышала. А потом вспомнила, что тётка собиралась к Савелишне говорить про новый дом. Без Савелишны в ближайшей округе не обходились ни рождения, ни свадьбы, ни похороны. Она знала и как лечить хвори, и как отвадить нечисть и, говорят, даже видеть её могла. За последнее ей прямая дорога в монастырь, конечно, но дураков сдавать её попу не было. У кого потом совета спрашивать? Поэтому уж кто как не она знает, что делать, если стройка не ладится.

Натоплено в избе было до духоты. Дарёна поставила вёдра рядом с умывальником, вылить их в него роста ей не хватало, да и всё равно вода только из колодца, ледяная. Пусть сначала согреется. На вечер всем умыться и остатков хватит.

Ругать Дарёну было некому. Дома остались только Глашка, жена тёткиного старшего сына Путяты, отскребавшая жир со старого чугунка, да бабушка, подрёмывавшая на лавке у печи. Ещё возились на полатях младшие тёткины дочки-погодки, но они были не в счёт, над Дарёной измываться они ещё побаивались. Как всё-таки хорошо, что по осени уехал в город средний тёткин сын Прохор! Рядом с ним и Марыська была не в счёт, изводил он Дарёну похлеще Ванька. А теперь, глядишь, отучится там у кожевника, да так и осядет, не захочет в родную деревню возвращаться.

– Дарёнушка, ты? – приоткрыв глаза, спросила бабушка. – Хорошо. Помоги мне на печь подняться, умаялась я что-то.

Дарёна повесила душегрею на крючок на боку печи и с готовностью подбежала к бабушке.

– А чего рубаха мокрая? – спросила та.

Жаловаться было как-то стыдно. Да и толку? Ну, передаст бабушка родителям ребят, чтоб наказали, так потом Дарёну из-за этого только сильнее бить и будут. Девочка потупилась, привычно потянула руку к птичке, но под пальцами оказалась только влажная ткань рубашки. Обида снова подкатила к горлу тугим комком. Не расплакаться бы! Подумаешь, птичка! Зато – не поколотили!

Бабушка поняла всё без слов. Села, прижала Дарёну к себе, погладила жёсткой рукой по волосам.

– Отняли птичку? – спросила она. Дарёна кивнула и хлюпнула носом. Бабушка немного помолчала, даже начала раскачиваться слегка, словно баюкала Дарёну, как давным-давно, когда она была совсем маленькой. После этого сдержаться и не хлюпнуть носом ещё раз было просто невозможно.

– Ну, не плачь, – сказала бабушка. – Хочешь, я тебе ещё одну птичку сделаю?

Дарёна подняла на неё глаза. А разве можно так? Заветный день был аж позавчера!

– На третий день ещё можно, – лукаво улыбнулась ей бабушка. – А батюшке Иннокентию мы ничего не скажем.

Слёзы у Дарёны высохли в момент.

По велению бабушки девочка сбегала через сени в сарай, взяла там её инструмент: пилу и топорик, такие маленькие, что даже для детской руки сгодятся. Их не пришлось искать, лежали с краю, бабушка только вчера убрала. Берёзовый чурбачок в дровнице Дарёна выбирала дольше. Нужен был не очень большой, без сучков и хорошенько просохший. Ей впервые самой доверили выбирать чурбачок, и принести негодный девочке не хотелось. Хотелось, чтобы бабушка её похвалила.

Перед отцом Иннокентием Дарёне было стыдно, конечно, но она точно знала: бабушка не будет противного богине делать, она добрая верующая. А значит, и сомневаться нечего, не будет от птички зла. Подумаешь, три маленьких желания за год исполнит! Разве есть тут вред?