– …памятник, значит, сделали. На нём сидит Пушкин, а у него вот такие чёрные густые брови, сросшиеся у переносицы.

Смех ребят прерывается голосом старушки:

– А брови-то тут причём? – на всех четверых студентов сразу смотрят четыре глаза, похожие друг на друга, два из которых быстро мигают.

– Мадам, вас не поняли, вы о каких бровях сейчас говорите? – приторно вежливо, с лёгким наклоном вперёд, насколько это позволяет откидной столик и объёмистая часть ниже грудной клетки, что уже оторвала висевшую на одной ниточке пуговичку, спрашивает Сергей.

– Ну, так Пушкин там с бровями? – удивляется бабка.

– А-а, вы об этом, – откидывая своё враз обмякшее тело на спинку, важничает Сергей. – Спите спокойно, ваятель той штуковины примерно наказан за сей творческий изыск.

– За что, милок? – ещё больше удивляется бабка, широко раскрывая глаза и не мигая, чем ещё больше становится похожа на собачонку, которая до сих пор сидит в сумке.

– Есть предложение: а не пробежаться ли нам по ресторанам? – громко говорит Пётр, подскакивая и ударяясь головой о верхнюю полку.

– А, чтоб тебя! – всплеснула руками бабка и выронила сумку с собачонкой. Та проворно выбралась из заключения и понеслась по вагону.

– А, чтоб тебя! – ещё громче разнеслось по вагону и вслед за собакой, оставив сумку на полу, проворно бросилась старушка.

– А что, это идея, только ты голову-то сними, а то опять звенеть по всему вагону будешь, – медленно поднимаясь и потягиваясь, говорит Сергей и тут же своей мягкой пластичной рукой показывает Семёну, что тому стоит сделать то же самое.

– Контролирующих органов нет, можно ещё и по рюмашке, – говорит он, уже не обращаясь ни к кому.

В это же время Пётр делает шаг к проходу между купе, стукается головой о притолок и, наступив на лежащую в проходе бабкину сумку, падает.

– Этому уже достаточно! – констатирует Семён, поднимая друга.

– Нет, Сеня, это только начало! – улыбается Сергей, глядя на Михаила.

В глубине вагона раздаётся лай собаки и громкий голос: – Куда с собаками!

– Вот, Мишаня, нас уже бурно приветствуют, – говорит Сергей, направляясь вслед за друзьями.

4

Михаил расстилает постель и забирается на верхнюю полку.

Старушка, запыхавшись, возвращается с собачонкой на своё место и пытается затолкать её снова в сумку, но та явно против. Вагон постепенно затихает, выключают верхний свет.

Михаил, закрыв глаза, снова возвращается к воспоминаниям о переезде в Узбекистан.

Три такси мчат их по гладкой асфальтированной дороге в сторону от Ташкента. В приоткрытые окна влетают с бодрящей свежестью новые запахи.

– Ух ты! – вырывается у Мишки. – Вот это тополя!

Алея высоченных пирамидальных тополей кажется бесконечной. В промежутках между стволами мелькает солнце. Мать, утомлённая переездом и немного расстроенная тем, что отец уже успел принять свои фронтовые, постепенно отходит и на её лице появляется улыбка:

– Надо же, а здесь ещё лето!

– А вы из Сибири, значит? – спрашивает приветливо таксист в форменной фуражке.

– Да, мы из Новосибирска, – выпалил Мишка.

– А сюда, значит, жить? – продолжает шофёр.

– Поживём – увидим, – как-то снова грустнеет мать.

А дальше были слёзы.

Мама сидела на тюках с матрацами и громко плакала.

– Куда ты нас завёз? Это что – квартира, это что – кухня? А ванная на что похожа, чёрная вся… Город тоже такой? – прорывается у неё свозь слёзы.

Отец нервно ходил по комнатам, молчал.

Даже Мишка тогда понял, что квартира сильно запущена, а южную её часть, то есть окна зала и кухни, полностью накрывает виноградник, растущий прямо под окнами, и от этого в зале даже днём темно и надо включать свет.