– А что, за границей уже так принято, а у нас началось внедрение? – зло толкал его ноги назад на полку здоровенный полураздетый мужчина.

– Я там ещё не был? – пытался отшутиться Пётр, подбирая ноги.

– Послать бы тебя куда подальше да бабулю боюсь смутить, – ругался мужик, протискиваясь дальше.

– Миш… Спишь? – тихим шёпотом раздалось через некоторое время.

– Нет, Петя, цирк смотрю, – улыбнулся сквозь дрёму Михаил и открыл глаза.

Оперившись о его полку и почти нависнув всем телом над проходом, на него смотрел жалостливыми глазами Пётр:

– Давай, окно откроем, я туда ноги высуну, а? – с мольбою в голосе прошептал Пётр.

– А как встречный пойдёт? – удивился Михаил.

– Не, я так уже не раз ездил. Я их согну! – кивал Пётр.

– Давай, на твою ответственность, – улыбнулся Михаил, и вместе они попытались открыть заклинившее окно.

Не с первого раза, но им это удалось. Пётр неожиданно проворно развернулся на своей полке, чуть не стукнув зазевавшегося Михаила по носу, и высунул ноги в окно, после чего улёгся целиком на полку и тихо пропел: – Кайф… ф…ф…, – и тут же захрапел.

– Намучался, милок, – сочувственно произнесла бабка.

– А вы что не ложитесь? – поинтересовался Михаил.

– Да-к мне уж скоро выходить. Я вот подарок внучке везу, собачку-то. Сильно просила. Слепая она у меня, внучка-то. Я вот в Ленинград-то в собор и ездила, к иконе Божий матери приложиться. Молилась за неё да вот иконку освятила у батюшки.

Она отодвинула собачонку и, немного пошарившись в сумке, вытащила небольшой свёрток из серой бумаги. Перекрестившись, аккуратно развернула его и достала маленькую иконку, золотом блеснувшую в полутёмном вагоне.

– Иконы-то, милок, видел али нет? – спросила она, поцеловав икону.

– Видел. Много икон видел, бабуля. Разных… – осёкся Михаил на полуслове. Не место и не время ему об этом говорить. Надо добраться сначала до землянки и, если она цела… А что, если она цела? – задумался он и выпал на некоторое время из разговора.

– …а мне уж через двадцать минут и выходить. А ты что, совсем не пьёшь? – бабке, видимо, хотелось ещё поговорить.

– Нет, не пью, – улыбнулся Михаил, перекладывая подушку в противоположную от окна сторону и тоже переворачиваясь на полке головой к проходу.

– И не куришь? – продолжала любопытствовать бабка.

– И не курю, – уже сквозь дрёму неохотно отозвался Михаил.

6

– Засранец! Нет что бы матери помочь, да-к он ещё и в туалете курит! – мать неожиданно подошла со спины к Мишке и влепила ему сильный подзатыльник.

– Ма, за что?! – вырвалось у Мишки.

– А кто курил в туалете? Не ты, скажешь? Отец давно не курит и тебе не дам! – грозно наступала на Мишку мать.

Мишка бросил кисточку, которой красил окно, и выбежал на веранду, выпрыгнул через открытое окно и оказался на улице.

– Вот только вернись домой, я всё отцу расскажу!

Мишка присел на низенькую скамеечку, расположенную под виноградником, и ему стало грустно. Вот уже неделю они отдирали, отмывали, белили и красили трёхкомнатную квартиру, доставшуюся им от сменщика, что теперь живёт в их двушке в Новосибирске, и конца и краю этой работе было ещё не видно. От краски или от сильного подзатыльника его слегка мутило.

Нет, Мишка, действительно, не курил. Как-то мельком он видел, что отец засовывал в карман рабочей куртки початую пачку «Беломора», но не видел, чтобы тот курил. Конечно же, это отец, но выдавать его он не будет. Никогда. Ему тоже сейчас несладко. Каждое утро он отправляется на поиски работы, а возвращается ни с чем. Ангрен – городок маленький, и по специальности отца работы не оказалось. Вот и закурил, понятно…