– Тогда почему так хорошо говоришь по-русски? Хотя, правда – шмотки у тебя точно парижские, – лицо ее разгладилось и стало более дружелюбным. – Нет, у меня есть один мадьяр знакомый и тоже ничего по-нашему шпрехает. Но ты лучше.

Девушка тут же расслабилась и начала болтать, сообщила, что её зовут Нелей и что она студентка и недалеко здесь снимает комнату. Потом с лёгкой лукавинкой взглянула на собеседника:

– Ой, душно тут, не могу! Тебе твой пахан разрешает на улицу выходить? А то прошлись бы немного.

– Мой… кто?

– Ну, пэр, пэр твой – папочка, понимаешь? Не поставит он тебя в угол, если нам чуток прогуляться?

– В угол… это как?

– Это наказать, пюнир по-вашему, понимаешь.

– Наказать? Да нет, кто меня накажет я уже взрослый. Хочешь, поднимемся ко мне в номер и поговорим?

Она весело усмехнулась:

– К тебе в номер? Ладно, только потом, я сейчас хочу немного погулять. Небольшой променад, понимаешь? Ты видел, как разводят мосты? Пойдем – покажу.

– Мосты? Да, хорошо, если хочешь – выйдем.

Было совсем светло, но безлюдно – стояла белая ночь. Взявшись за руки, они пересекли Исаакиевскую площадь, дошли до трамвайной линии, и тут Неля вдруг резко потянула его в переулок. Жан удивлённо вскинул глаза на девушку:

– Куда ты хочешь идти? Зачем? Пойдём к Неве и посмотрим, как разведут мосты, а потом вернемся ко мне.

Она приблизила к нему смеющееся лицо.

– Ладно, только мост ещё знаешь, когда разведут? У-у! Зайдём пока ко мне – ну, где я комнату снимаю, это рядом.

У нее была ослепительно белая кожа, и Жан вдруг почувствовал, как у него часто-часто заколотилось сердце. Он весь напрягся от знакомого волнения и… внезапно вспомнил рассказы отца о застенках КГБ. Вдруг это не было таким уж преувеличением, как всегда казалось ему прежде? Отец говорил, что в тюрьмах КГБ можно исчезнуть навсегда, и никто никогда не узнает, где он. Так в средние века пропадали в застенках Бастилии неугодные королю люди. Эта девушка настолько околдовала его своими волосами, что он забыл – они находятся в СССР, а не в свободной западной стране!

– А если к тебе зайдут из КГБ, когда я у тебя буду? Они ведь приходят в любое время?

Неля в недоумении воззрилась на него, потом прыснула, зажав рот рукой:

– Ага, приходят – посмотреть, где я грязные трусы вешаю.

Чего ты плетёшь, какое КГБ? Это в Штатах ЦРУ по квартирам ходит!

– В Юэсэй? Нет, я там был, но не видел.

– Да ты это… как у вас говорят, ен пё ку-ку, – повертев пальцем у виска, она с весёлым смехом потащила Жана в переулок. Пристыженный ее насмешкой, он больше не сопротивлялся.

Закончив работать с бумагами, Рузави старший взглянул на часы – половина двенадцатого. Старший сын с женой вернулись полчаса назад и сразу же отправились к себе в номер. Молодые – хочется поскорей остаться вдвоём. Жан, конечно, тоже лёг. Он подошёл к номеру младшего сына, прислушался у двери, но, боясь разбудить его, заходить не стал – осторожно ступая на цыпочках, вернулся к себе.

Спать ему не хотелось. Мишель Рузави стоял у окна и смотрел на окутанный прозрачными сумерками белой ночи Исаакиевский собор. Чуть сгустилась мгла, и вновь уже начинался рассвет. В голове Рузави внезапно возникли давным-давно забытые пушкинские строки:

Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса.

Сорок лет назад учитель физики водил их с классом сюда на экскурсию, чтобы показать знаменитый маятник. Сейчас он уже позабыл, какой закон они тогда проходили – то ли вращение, то ли притяжение Земли, но тогда у него по физике стояла пятёрка.

…Давным-давно это было. В то время его звали Мишкой Рузавиным, и они с Лёшкой Заморским зимой катались по Неве на коньках, а летом ловили рыбу у Петропавловской крепости. Они жили в одном дворе, ходили в одну школу и оба увлекались приключениями Шерлока Холмса. Лёшкин отец был известным адвокатом и сына чуть ли не с рождения приучил к мысли, что тот непременно должен стать юристом. Миша Рузавин, который никаких особых желаний и стремлений не имел, просто потянулся за другом, но в университете, куда они вместе поступили, считался хорошим студентом.