«Надо решать проблемы по мере их поступления, – подумала я, сворачивая спальник рулетом и засовывая его в мешок. – Сегодня главный вопрос – куда занесет нелегкая четверых неудачников?»

Волосы мешались, и я убрала их за уши, кряхтя в попытках упаковать спальный мешок. Что на Земле, что на «заброшке» – чехлы в два-три раза меньше содержимого, как по закону подлости.

– Дай сюда. – Ян, внезапно подошедший, вырвал мешок у меня из рук и в два счета справился с задачей. Он затянул веревки и пихнул мешок мне, а я едва успела его подхватить.

– Спасибо, – процедила, сжав мешок до обескровленных пальцев.

– Я это сделал, – ответил, обернувшись, макет, – потому что не в силах смотреть на твои жалкие потуги. И где тебя откопали Вельзевулы? Балласт. Несмышленое одноклеточное.

У меня загорелись щеки, я швырнула мешок в дорожную пыль и подняла тяжелый взгляд на макета; вспышка удивления на его лице сменилась надменным видом. Он спросил, наклонившись ко мне, как тогда, на Седьмом этаже, нависая птицей-падальщиком:

– Что такое, мелочь? Задел за живое?

Я проигнорировала едкие слова, находя себя в отражении голубых глаз: задвоилась, тяжело дыша от нахлынувших чувств, все судорожней и судорожней вздымались мои плечи, а после я резко развернулась, хлестнув Яна по лицу волосами, и зашагала к водонапорной башне. Не пикнув – а это дорогого стоило.

Забравшись по аварийной лестнице на верхнюю площадку сооружения, взялась за решетку и опустилась на клетчатый пол. Ветряные потоки тревожили сердце, заставляя его биться чаще, и сдували с глаз слезы. Я дважды кратко вдохнула и, подобрав колени, спрятала лицо. Поддаваться унынию – последнее дело, особенно той, что пережила все на свете. Мистер Уайльд, вы были не правы – пережить можно все, включая собственную смерть.

«Несмышленое одноклеточное на месте героини меча и магии, так еще и макет на меня взъелся. Он говорит мне гадости его языком, и от этого так фигово на душе».

– Эй, нам пора выдвигаться.

Я быстро протерла глаза и подняла взгляд на макета: Ян стоял на последних ступенях винтовой лестницы, не решаясь ступить на платформу. Как только наши взоры схлестнулись, он отвел глаза и прочистил горло. Я еще раз насухо вытерла глаза рукавом – раскисла и сломалась под плетью бесконечной дерзости манекена, с кем не бывает. Для меня, может, и редкость распускать нюни, но по ощущениям я будто бы застряла в жерновах этого утра, и как Сизиф, вынуждена бесконечно перемалываться. Откуда эти чужеродные мысли – не знаю. Ян прав? Я схожу с ума?

– Ты что, плачешь здесь? – спросил макет, не выдержав тишины.

– А надо в другом месте? – ровным голосом парировала я. – Я сейчас спущусь. Идите без меня, догоню.

Ян дернулся, чтобы спуститься, но повис на перилах и подтянулся. Он уставился на меня, терроризируя взглядом чужих глаз.

– Ну, чего завис? – пощелкала пальцами. – Иди.

Макет ретиво приблизился ко мне, заставив отшатнуться. Он неожиданно обхватил меня за кисти рук и, припав на колено, сказал:

– Мне не шибко хочется быть с тобой грубым. Я сам не знаю, почему ты так злишь меня.

– Ч-что на тебя нашло? – я оцепенела, срубаемая под корень серпами лазурных глаз. Мне так хотелось обмануться, как на шоу иллюзиониста – повестись на фокус. – Будь кем хочешь.

Сказав это, я прикусила язык. Он должен был быть Янусом, к чему эти разделения? То, что Вельзевулы пытались приблизить, я отдаляла своими непрошенными психологическими сеансами. Макет обязан откатиться в воспоминания моего бога, чтобы воспользоваться магией и вытащить нас отсюда. То, что на уме у выдумки, волновало в последнюю очередь.