За туманными вратами Елена Эйхен

На берегу стремительной реки гуляет теплый ветерок. Брызги, летящие от воды, ласково щекочут кожу. Одна капля падает на губы, просачивается внутрь и разливается сладким нектаром. Благотворная энергия гор и лесов сплетается с потоками солнечных лучей, одаривая радостью все живое: ароматы цветов звенят над рекой, разноцветные попугаи заливисто щебечут, сбиваясь в стайки, резвясь над холмами. Повсюду снуют беззаботные животные.

Темноволосый парень на другом берегу смотрит на меня – я знаю, хотя не вижу его лица. В груди нарастает тоска, волнами расходится по телу, проникает в каждую клеточку и оседает соленой горечью. Набегают тучи. Дует леденящий ветер, разнося колючие брызги. Парень на том берегу растворяется в пространстве, оставляя лишь мерцающие следы, которые расходятся в разные стороны.

По ветру несется шепот. Вкрадчивые голоса пробираются в сознание, предрекая страшные дни. Птицы падают в темные воды, и их уносит течением. Животные разбегаются.

Позади раздается плач. Я оборачиваюсь – сестра. Она теряет телесную оболочку и исчезает в черной воронке, протягивая ко мне руки и соединяясь с десятками теней. Я стремлюсь к сестре всей душой, но не могу пошевелиться. Мне не хватает веры в себя. Я так слаба. Совсем одна.

В нос бьет запах гари, желудок сводит от тошноты. В воздухе разлетаются горящие страницы толстой книги, тяжелая обложка которой, оказывается в моих руках и обжигает пальцы.

Вдруг все затихает. Затем над горами разносится звук, подобный тиканью часов. Он сводит с ума, и я, пересохшими от дыма глазами, ищу источник. На многоствольном дереве висят настенные часы из моей спальни, выросшие втрое. Они дышат, словно живые. Стрелки плавятся и стекают черными каплями в реку, окрашивая воды.

В воздухе висит ожидание.

Такая паника накрыла меня в первый раз. Сначала я думала, что сестренка шутит. Я трясла ее за плечи, взывала к совести, грозилась пожаловаться маме, звала и кричала, а когда все оказалось напрасным, просто продолжала трясти, будто этим можно было вернуть ее к жизни. Сердце колотилось как тяжелый молот, бьющий по металлу, и этот звук эхом разлетался по телу, мерзко вибрируя в ушах.

Прибежала тетя. Она выронила из рук перепачканный фартук и проделала все, что до этого безрезультатно сделала я. Но Дана не шелохнулась. В комнату ворвался дядя и по привычке первым делом прощупал пульс. Жива. Соня влетела с корзинкой в руках, метнулась к постели, бросая собранные травы. Она схватила Дану за руку, словно так могла понять причину.

На секунду все застыло. Тишина давила виски.

Когда дядя, наконец, обрел способность говорить, а все другие – слушать, он рассказал, что в городе все больше детей засыпают странным, беспробудным сном. Возможно, это вирус, но пока никто не докопался до причины. Дядя – доктор. Он позвал коллегу – того, кто регистрировал случаи странной болезни, ожидая приезда комиссии из Дели.

Звонили маме, но она не поднимала трубку. Впрочем, не удивительно.

Воспоминания того дня окутаны вязким туманом. Позже, когда первоначальные эмоции немного утихли, и я стала пытаться восстановить цепь ужасных событий, мое тело делалось тяжелым, а ноги неподвижными, как опоры моста – психика избавлялась от всего, что причиняло сильную боль.

Тогда я еще не знала, что это утро проведет четкую линию между мной прежней – обыкновенной, и другой, которая теперь будет меняться и проявляться в новом обличии с каждым последующим днем, часом и событием. Я еще не осознавала, что это были последние мгновения моей «нормальности».

Самолет приземлился в Дели около пяти утра.

Сонные и уставшие, мы с Даной еще не успели покинуть аэропорт, как окунулись в местный колорит. Тут и там расхаживали мужчины в пестрых тюрбанах и с толстыми браслетами на запястьях. Их длинные жакеты и рубахи – тогда я ещё не знала, что это шервани и курты – порой казались произведениями искусства. Женщины красовались в нарядных туниках и длинных сари, на их головах возвышались аккуратно собранные пучки волос. Увесистые серьги порой касались плеч. Между чемоданами носились дети, некоторые с подведенными черной краской глазами, они походили на маленьких ярких куколок. Среди этого буйства красок мелькали деловые костюмы, а на креслах дремали люди, одетые в джинсы, футболки, рубашки и прочие привычные моему глазу вещи. Из кафе неподалеку тянулся пряный аромат, щекоча нос и пробуждая аппетит.

Дана смотрела по сторонам, крепко прижимая круглоголовую тряпичную куклу с выпученными глазами и длинными соломенными косами – мамин подарок на позапрошлый день рождения. Платье шароглазой красавицы износилось, губы потускнели, но сестренка с ней никогда не разлучалась, компенсируя такую желанную и недостижимую близость с мамой.

Дядя Раджив – пухленький индиец с добродушной улыбкой, встретил нас в аэропорту. Он познакомился с тетей, когда учился в универе, и с тех пор они не расставались. Мама иногда рассказывала о сестре и ее индийском муже, но эти истории обычно пролетали мимо моих ушей, словно реактивные самолеты, над аэродромом под названием «Голова Милы». Так что о родственниках я почти ничего не знала.

Стоило нам выйти из здания аэропорта, как липкая духота пристала к коже. Пока мы шли до машины, Дана ныла и жаловалась, а дядя Раджив терпеливо объяснял, что это самый жаркий сезон на его родине, а в машине будет прохладно и вкусная газировка. Я все ждала, когда же дядя вспыхнет, как это часто бывало у мамы, но он оставался удивительно спокоен. Дядя говорил по-русски с легким акцентом – учеба в России и многие годы жизни с тетей не прошли для него бесследно.

Устроившись на заднем сиденье белого седана, Дана быстро уснула. Вскоре задремала и я, лениво скользя глазами по трубам кирпичных заводов вдоль дороги и размышляя о том, зачем же этим людям так много кирпичей.

Минуя Дели, машина мчалась в Дехрадун.

Я проснулась, когда уже стемнело. В ярком свете полной луны у обочины промелькнула тень и тут же исчезла в лесу. Я подумала, что мне показалось.

Машина неспешно забралась на холм и остановилась у дома. Выбежала тетя Вера, за ней наша двоюродная сестра Соня. Тетя радостно защебетала, вытирая слезы и обнимая то меня, то сонную Дану, которую сразу унесли на второй этаж, где по соседству с ее спальней была моя комната. Здесь мне предстояло провести ближайшие три месяца.

Ночью с гор доносился волчий вой. Один голос. Два. Сколько их? Я поднялась, подошла к открытому окну. Впереди простиралась пропасть. За дальним пиком на мгновение показались три светящихся сгустка, похожие на планеты. Я моргнула. Исчезли. Померещилось?

«Если бы я умела летать!» – подумала я в тот миг. Если бы я тогда знала…

Утреннее солнце проникло сквозь тонкие занавески, наполняя комнату мягким светом. Ветер принес звонкое пение птиц. Ноздри дразнил аромат специй и выпечки, и это напомнило о бабушке – она любила побаловать нас вкусненьким.

Я слезла с кровати и приблизилась к окну. Свежий горный дух бодрил разум и ласкал кожу. За обрывом до самого горизонта раскинулись Гималаи – величественные, благоухающие, покрытые лесом и хранящие тысячи секретов под снежными шапками.

У обрыва, среди дубов, сосен и фиалковых деревьев, укрылся розовый дом тети. Моя временная комната смотрела прямо в зеленую пропасть: один шаг – и можно прыгать с парашютом. Интересно, как они моют стекла?

Стены комнаты, напитанные свежестью, сверкали белизной, а картины на них походили на те, что последние годы жизни бабушки украшали ее квартиру.

В углу стояла большая кровать с мягким синим изголовьем – такая уютная, что утром совсем не хотелось из нее вылезать. Рядом на тумбочке – лампа с изображениями павлинов. На громоздком столе у стены лежал мой дневник, в котором мысли прыгали, как белки в парке: иногда я записывала, что произошло, в другой раз – свои планы, а, бывало, на страницах появлялись рецепты необычных смесей красок.

Отодвинув стеклянную лампаду, я вынула из рюкзака планшет. Если в перерывах между пленэрами останется время, то можно и почитать. Наверняка за каникулы я им воспользуюсь. Вскоре на другом краю стола очутился скетчбук, а карандаши и акварельные краски заняли удобное местечко в выдвижном ящике.

Плюшевая птичка, подаренная бабушкой, после поцелуя отправилась на кровать. Я любила засыпать, прижимаясь щекой к мягкой шерстке Пернатого. Быстро развесив в шкафу одежду, я еще раз осмотрела помещение. Кажется, все готово для отдыха. Эта комната как будто была создана для меня, и я сразу ее полюбила.

Натянув футболку и джинсы, я приоткрыла массивную дверь с петлями для навесных замков – пряные ароматы манили вниз. Проходя мимо спальни Даны, я на мгновение остановилась и потопталась на месте, после этого подошла к деревянной лестнице и, наконец, спустилась. Огромная гостиная, не меньше пятидесяти метров, переходила в столовую и кухню, где тетя Вера, весело щебеча, гремела посудой. Ее волосы были собраны в хвост, а фартук, заляпанный мукой, не скрывал слишком тесного платья в горошек. Тетя Вера с трудом наклонялась, но казалась вполне довольной – ее глаза светились.

– Вот так венчиком смешивай. Молодец, Даночка! Отличные кексы получатся.