И язык эмоций, этот сложнейший из кодов! Культуры, как дирижеры, строго указывают, каким чувствам можно дать волю, а какие следует держать за семью замками. То, что Грин клеймит универсальной «маской» скрываемого гнева или печали, в одной части света – знак воспитанности и душевной тонкости, а в другой – печать фальши и неискренности. А его самоуверенные уроки по чтению чужих душ по едва заметным жестам и мимике? Это как пытаться читать японские иероглифы, зная только латиницу – ведь жесты, взгляд, даже комфортная дистанция при разговоре в разных уголках планеты несут совершенно разный смысл.

Что же все это значит для величественного закона Грина? Да, мир – это калейдоскоп масок, тут Грин, быть может, и прав. Но его попытка свести все мотивы к одной лишь жажде власти или обману, его универсальные советы по кройке и шитью этих личин – это как пытаться подогнать весь мир под лекала одного портного, игнорируя и фасоны, и материалы, и размеры. Он будто забывает, что «маска» может быть не только хитроумным орудием в руках эгоиста, но и способом тонкой адаптации к запутанным гендерным лабиринтам или совершенно необходимым инструментом для поддержания хрупкого социального равновесия в той или иной культуре. Его «закон» звучит так, будто написан для неких усредненных европейских аристократов эпохи абсолютизма или для современных американских бизнесменов, ведущих одну и ту же игру по одним и тем же, до боли знакомым ему правилам. А ведь реальность – это пестрый ковер, сотканный из тысяч нитей традиций, ожиданий и неписаных законов, и он куда сложнее, многограннее и живее, чем любая, даже самая хитроумная, универсальная схема.

9. Когда театр превращается в палату №6: Искаженные маски и разбитые зеркала души.

Мы уже пришли к выводу, что легкий налет театральности, умение подбирать «социальные наряды» по случаю – это не просто норма, а скорее соль нашей общественной жизни. Мы все немного актеры, примеряющие разные роли в зависимости от сцены и аудитории. Но что, если этот спектакль затягивается настолько, что огни рампы слепят глаза, а грим въедается в кожу так глубоко, что уже не отличить, где заканчивается маска и начинается сам человек? Что, если вся жизнь – это лихорадочная смена образов без какой-либо опоры, без внутреннего компаса? Здесь мы пересекаем невидимую, но страшную черту, за которой ролевая игра превращается в болезненное искажение души, уводя нас на территорию психологических терзаний, известных как расстройства личности.

В этом зазеркалье искаженных «Я», проблемы с самоощущением, вечная турбулентность образа себя и специфическое, почти вынужденное жонглирование ролями – это не хитрый расчет по Грину, а кричащие сигналы бедствия, ключевые симптомы душевного недуга.

Представьте себе человека с пограничным расстройством личности (ПРЛ): его «Я» – это не монолит, а скорее калейдоскоп лоскутных, вечно меняющихся отражений. Сегодня он страстно верит в одно, завтра – с тем же пылом в совершенно противоположное. Его цели, ценности, даже его влечения могут совершать головокружительные кульбиты. В отношениях такие люди – как американские горки: от слепого обожания партнера до его тотального, испепеляющего обесценивания за один миг. Это не тонкая игра, это не стратегическое переключение масок – это скорее мучительное отражение внутренней разбитости, отчаянная, хаотичная попытка нащупать себя в этом мире или просто заглушить невыносимое чувство внутренней пустоты и страха быть покинутым.

А вот и другой персонаж нашей трагикомедии – человек с истерическим (гистрионным) расстройством личности. Это вечный актер на сцене, но его главный зритель и критик – это он сам, вернее, его неутолимая жажда быть в центре внимания. Вся его жизнь – это бесконечный спектакль, где поведение, внешность, слова – все служит одной цели: привлечь, удержать, заворожить взгляды. Их эмоции – как фейерверк: яркие, громкие, но часто быстро гаснущие, оставляя после себя лишь легкий дымок и ощущение чего-то ненастоящего, поверхностного. Здесь мотивация – не хитрый расчет для достижения власти, как у гриновского персонажа, а глубоко сидящая, всепоглощающая потребность во внимании и панический страх остаться незамеченным, слиться с серой массой.