Что заставляет людей посвящать целые десятилетия своей жизни достижению одной, невероятно сложной цели, преодолевать немыслимые трудности, восставать из пепла неудач, создавать нечто по-настоящему значимое, что переживет их самих? Редко – один лишь трезвый, холодный расчет выгод и потерь. Чаще всего – это всепоглощающая страсть, глубочайшая эмоциональная вовлеченность, несокрушимая вера в свое дело, в свою мечту. Эта «иррациональная» (с точки зрения сиюминутной, прагматичной выгоды) вулканическая сила дает ту несокрушимую энергию, ту отчаянную настойчивость и тот высший смысл жизни, которых никогда не сможет дать одна лишь бесстрастная логика.

Способность глубоко сопереживать другому человеку, чувствовать его боль как свою, разделять его радость – это тот невидимый цемент, на котором держатся доверие, любовь, дружба, сотрудничество и само здание человеческого общества. Эмпатия – это эмоциональный, «иррациональный» по своей природе процесс, но без него наш мир превратился бы в ледяную пустыню одиночества. Гриновский мир, где преобладает расчет и подозрительность, рискует стать именно таким миром одиноких, вечно настороженных стратегов, неспособных построить ни одного надежного моста между душами.

Наше острое чувство справедливости, наше яростное возмущение жестокостью и подлостью, наше инстинктивное сострадание к слабому и беззащитному – это тоже во многом «иррациональные», глубинные эмоциональные реакции. Но именно они зачастую служат нам тем самым надежным моральным компасом, который работает куда быстрее и безошибочнее, чем долгие, запутанные этические силлогизмы.

Таким образом, сводить все, что не укладывается в прокрустово ложе чистой логики, к одной лишь негативной, деструктивной «иррациональности», которую нужно во что бы то ни стало подавлять или цинично использовать – это огромное, трагическое обеднение нашего понимания человека. Это значит добровольно отказаться от самых ярких красок на палитре человеческой души. То, что Грин рисует преимущественно черными красками слабости, во многих, очень многих случаях является нашей подлинной силой, неиссякаемым источником нашей креативности, нашей гуманности и нашей способности жить полной, осмысленной, одухотворенной жизнью. Однобокий, почти хирургический фокус на стратегическом контроле и искусной манипуляции упускает из виду всю эту ослепительную, позитивную, созидательную сторону нашего «не-рационального», но такого человечного «Я».

Итак, мы прошли сквозь анфиладу аргументов Первого «Закона» Роберта Грина об иррациональности, этого краеугольного камня его философии. Он настойчиво убеждает нас, что люди – это существа, ведомые по жизни невидимыми поводырями эмоций, и предлагает это знание обратить в остро отточенное оружие: либо для безжалостного стратегического контроля над собой (где правят бал железная дисциплина и почти стоическое подавление чувств), либо для искусного управления другими (где ключ – в поиске и виртуозной эксплуатации их эмоциональных уязвимостей). Но что, если существует иной путь? Путь, который не отрицает могучую силу эмоций и наши частые отклонения от прямых дорог логики, но ведет не к холодному, циничному расчету и вечной битве, а к большей внутренней мудрости, гармонии и подлинной аутентичности?

Исходя из всего того многоцветия идей, которое мы рассмотрели в этой главе, можно, словно из мозаики, сложить альтернативный подход к нашей так называемой «иррациональности».

Не объявлять войну своим эмоциям, не пытаться загнать их в самый темный подвал души, а терпеливо и с любовью развивать искусство осознанности. Учиться замечать свои чувства и мысли в самый момент их зарождения, как внимательный садовник замечает первый росток, – без немедленного осуждения, без страха, без ярлыков. «Вот сейчас я чувствую, как во мне поднимается волна раздражения», «А вот сейчас меня окутывает легкая дымка печали», «Эта мысль кажется такой неопровержимой, но, возможно, это лишь хитроумная ловушка когнитивного искажения». Такое спокойное, принимающее наблюдение само по себе способно усмирить бурю, снизить интенсивность автоматических, слепых реакций.