Даже то, как люди именуют и классифицируют свои внутренние бури и штили, может кардинально отличаться. В некоторых языках могут отсутствовать точные эквиваленты для привычных нам слов вроде «депрессия» или «тревожность», зато могут существовать удивительно точные и емкие термины для описания сложных, многогранных эмоциональных состояний, не имеющих прямых аналогов в нашем словаре чувств. Это красноречиво говорит о том, что даже само наше понимание и структурирование внутреннего мира, нашей «карты души», во многом формируется и окрашивается культурой.

Конечно, это не означает, что у людей нет общего фундамента базовых эмоций (первобытный страх перед лицом угрозы, чистая радость от долгожданного достижения цели и т.д.). Но то, как эти фундаментальные предрасположенности расцветают, как они интерпретируются и как ими управляют, – невероятно сильно зависит от нашего окружения, от воспитания, от тех культурных сценариев, которые мы, словно актеры, усваиваем с детства.

Игнорирование этого ослепительного культурного и контекстуального многообразия делает «универсальный закон» иррациональности Грина слишком грубым и одномерным инструментом. То, что кажется ему вечным, неизменным проявлением «человеческой природы», на поверку может оказаться специфической реакцией, обусловленной конкретным культурным кодом или уникальной ситуацией. Пытаясь применить его «закон» ко всем без разбора, не учитывая этого богатого контекста, мы рискуем совершить серьезные, а порой и фатальные ошибки в понимании других людей, а значит, и самих себя.

В мире Роберта Грина, этом театре стратегических маневров, «иррациональность» предстает в основном в роли злодея или, в лучшем случае, неуклюжего простака: она – источник досадных ошибок в суждениях, Ахиллесова пята уязвимостей, которыми так удобно манипулировать, опасный поток импульсов, который нужно непременно заковать в ледяные цепи жесткого контроля. Он рисует ее как слабость, как темного двойника разума, вечно мешающего нам быть хладнокровными, эффективными стратегами. Но если мы осмелимся распахнуть окно и взглянуть на человеческий опыт во всей его необъятной широте, то увидим, что многие из самых драгоценных, самых восхитительных и самых жизнеутверждающих аспектов нашего бытия неразрывно связаны именно с тем, что так дерзко вырывается за пределы чистой, дистиллированной, холодной логики. То, что Грин огульно метит ярлыком «иррациональность», на самом деле таит в себе и совершенно иные, светоносные, созидательные силы.

Давайте приглядимся к некоторым из этих даров, которые рождаются там, где заканчивается проторенная дорога рассудка.

Откуда приходят к нам новые, ослепительные идеи, откуда рождаются бессмертные произведения искусства, где берут начало революционные научные прорывы, меняющие лик мира? Крайне редко – из строгого, пошагового следования уже известным алгоритмам и выверенным логическим цепочкам. Творчество, это дитя свободы, часто требует нелинейного, парадоксального мышления, интуитивных прозрений, словно вспышки молнии, способности видеть тайные связи там, где другие видят лишь хаос, готовности рисковать и смело отступать от избитых шаблонов – то есть, как раз того, что с узколобой точки зрения стерильной рациональности может показаться чистейшей «иррациональностью». Без этой благословенной способности выходить за флажки логики не было бы ни великого искусства, ни великих открытий, ни самого движения вперед.

Как мы уже упоминали, интуиция – это отнюдь не случайная, легковесная догадка, не игра в «угадайку». Часто это – результат молниеносной, неосознанной переработки гигантских пластов информации и накопленного опыта, мудрость, сконденсированная в одном мгновении. В ситуациях, когда время – беспощадный тиран, или когда данных для полного логического вскрытия проблемы катастрофически не хватает (а таких ситуаций в калейдоскопе жизни – подавляющее большинство), интуиция может стать бесценным навигатором для принятия судьбоносных решений, точной оценки людей или улавливания едва заметных, но критически важных сигналов из окружающего мира. Называть ее просто «иррациональной» – значит преступно недооценивать ее глубокую когнитивную ценность, ее способность видеть сквозь туман.