Маме стало хуже. Она не вставала, предпочитая смотреть в стену потухшим взглядом. Ей не хватало сил даже на улыбку и поднятие руки, всё так же затянутой рукавами по самые пальцы. В спальне стоял удушливый запах лекарств, немытого тела и приближающегося конца.

– Не волнуйся, Кариночка. Я встану. Ты вернулась, и мне стало лучше, – прошептала мама, глотая слёзы.

Она действительно стала вставать, превозмогая боль, перебираясь по стенке и надолго останавливаясь перевести дух. Болезнь сердца – значилось в диагнозе врача, наблюдающего её несколько лет, с того дня, как она упала с лестницы и потеряла ребёнка. Соблюдение покоя, постельный режим, никакой светской жизни. Мама даже не выходила в сад, не подходила к окну, избегала дневного освещения. В моей памяти она так и осталась чрезмерно худой, ссутулившейся, постаревшей, кутающейся от вечного холода в балахонистые одежды.

Тестирование прошло в онлайн-режиме, нагрянул день рождения, который Стас предложил отметить в клубе, пригласив туда моих друзей и одноклассников. Полдня перебирала наряды, не в состоянии выбрать из того изобилия, что висело в шкафу. Перемеряв, наверное, сотое платье, остановилась на коротком белом, обтягивающем, как вторая кожа. Бесшовные трусики и силиконовые накладки вместо бюстгалтера делали скромный покрой вызывающим. Не то, что должна носить семнадцатилетняя девчонка, но когда его ещё надеть?

У Стасика отпала челюсть, когда я спустилась вниз, потяжелел взгляд, задёргались желваки. Тошно сейчас вспоминать, как он на меня смотрел, но тогда его голод и похоть мне льстили. Вызвать такую живописную реакцию у прожжённого повесы.

– Какая ты горячая штучка, Карина, – сдавленно прорычал Стас, подхватывая за талию и увлекая на выход. – Осталось научиться варить борщи, и станешь моей женой.

Весь вечер Стасик крутился вокруг меня, не замечая лёгкой добычи, вешающейся ему на шею, приглашал на медленные танцы и под конец поцеловал, ласково проведя языком по губам.

Его слова о замужестве, его поведение в клубе, его невесомый поцелуй… Ночью я не спала. Лежала и смотрела в потолок, мусоля каждое мгновение, проведённое со Стасом. Можно было подумать, что я влюбилась, хотя на тот момент мне так казалось. Взрослый, красивый, целеустремлённый, весёлый, заботливый, нежный. Таким он казался мне в семнадцать. С таким самообманом я прожила целый год.

Стас не нажимал, не провоцировал, не давил. Мимолётные касания, запускающие дрожь, жадные взгляды, отдающие тяжестью между ног, редкие поцелуи, проходящие поверхностно, как лёгкий бриз. Не знаю, что было у него в голове, какие планы разрабатывались в прогнивших умах Волковых, но Стас не переставал давать надежду на совместное будущее. Дома перестали появляться дешёвые бляди, выходные мы стабильно проводили втроём, а шутки всё больше переходили в разряд интимных, будоража молодую, неокрепшую душу.

Так пролетело лето, осень, зима, последний Новый год в родном доме, последние дни, пока мама была жива. В феврале маму как подменили. Она стала вести себя нервно, дёргаться на пустом месте, шептать запутанную ересь себе под нос, как будто чего-то ждала. Чего-то очень плохого. Именно тогда она завела разговор о Тухманове, адвокате отца. В её голосе появилась твёрдость, когда она требовала найти и связаться с ним, цепляясь трясущимися руками в рукав, оставляя следы от ногтей на моей коже.

– Артур. Ты что-нибудь слышал о Тухманове? – решила поинтересоваться у Волкова, помня, что он давно работал с отцом. – Он был адвокатом папы, но после его смерти уехал в Москву.

– Что-то припоминаю. Старый прохвост, свихнувшийся на почве любви к молодым девочкам. Он и свалил в столицу за очередной юбкой, бросив дела фирмы. Пришлось тогда напрячься, чтобы найти хорошего юриста и исправить косяки Тухманова.