С древнейших времен Земля ничем не была столь угрожаема. Она эволюционировала в мир, где человек-охотник, человек-земледелец и человек-рыбак жили в гармонии с природой, хотя и не между собой. Однако двести лет назад появился человек индустриальный.

И за этот короткий промежуток времени – всего 0,0015% истории человечества – он нанес больше вреда, чем за весь предыдущий период, поставив планету под угрозу своей отчаянной жаждой энергии.

С того солнечного весеннего дня 1774 года, когда в крошечной английской деревне Киннел Мэттью Болтон и Джеймс Уатт запустили первую паровую машину, стало очевидно: миру нужен был топливо, чтобы производить пар.

Сначала это было дерево, затем уголь, а позже нефть, которая стала объектом ненасытной жадности могущественных людей. Каждый метр, который проезжали скрипящие гусеницы по улицам Багдада, был еще одним шагом на долгом пути, начатом в Киннеле двести тридцать лет назад.

Салка Эмбарек наблюдала за танками из окна комнаты, где больше не было стекол и ставен.

Она не понимала, почему один из огромных танков занял место, где раньше дети играли в футбол в парке. Его башня вращалась снова и снова, и черное жерло толстого орудия каждые несколько минут смотрело прямо ей в глаза.

«Это угроза или страх?» – спрашивала она себя.

Очевидно, и то, и другое. Экипаж танка угрожал ей, потому что таков был их приказ, и боялся, понимая, что в разрушенном бомбами доме могли скрываться выжившие, жаждущие мести.

Калибр пушки и броня танка дают безопасность, но не дают безнаказанности.

Орудие уничтожения – это всего лишь машина без чувства ответственности. Но тот, кто управляет ею, полностью осознает свои действия и понимает, что рано или поздно кто-то потребует от него ответа за причиненный вред.

Никто не готов всю жизнь прятаться за стальной броней.

Тот, кто разрушил чью-то семью, не может надеяться, что, высунувшись из танка, не будет убит.

Так происходило каждый день. Тысячи турков, похоронивших родителей и братьев, ждали в окнах, чтобы взыскать кровную месть.

Салка попросила своего брата научить ее пользоваться оружием, но он ответил ей категорично:

– Война – дело мужчин.

– Тогда почему умерли мама, Азиза, Аиша и многие мои школьные подруги?

– Мы другие.

– Мне не кажется хорошей идеей быть «другими», – заметила девушка. – Они там едят досыта, а мы здесь умираем с голоду.

– Все изменится.

– Когда?

– Когда они поймут, что это жадность их лидеров заставляет нас их убивать.

– Я сомневаюсь, что тот чернокожий на углу это поймет. Изменения начнутся только тогда, когда мы убьем тех, кто отдает приказы убивать.

– Не говори так, – упрекнул ее брат. – Это не по-женски.

– Я уже не ребенок, – возразила она. – И даже ребенок, у которого убили всю семью, имеет право говорить так. Или нет?

– Возможно.

– Сколько американцев ты убил?

– Двоих.

– Я убью не меньше тридцати: десять за каждого из наших.

Турки Эмбарек внимательно посмотрел на эту хрупкую фигуру: узкие бедра, маленькая грудь, сжатые губы и огромные черные глаза, наполненные гневом и ненавистью. Его охватил холод, когда он понял, что она говорит серьезно.

Откуда взялась эта ненависть?

Их семья всегда была мирной, занималась торговлей и избегала агрессии. Но теперь он стал снайпером, а милая и нежная Салка говорила так, словно всю жизнь держала в руках оружие.

Он осознал, что худшее в войне – это не разрушенные дома и убитые жизни, а разрушенные сердца.

Он сел на кровать сестры, взял ее за руки, глядя ей в глаза.

– Давай договоримся. Я убью этих тридцать американцев. Если не смогу, ты сделаешь это.

– Сколько мне ждать?