Стёкла на окнах треснули от жара, послышался звон разбивающихся осколков. Ветер ворвался внутрь, раздувая пламя.

Щербатов чувствовал, как горит его одежда, но не обращал внимания на боль. Щербатов рванулся к дочери, закутал её в одеяло и подхватил на руки.

Когда он бросился к выходу, то понял: двери заперты.

Пламя разрасталось, с потолка падали горящие балки. Впервые в жизни мужчина испытал настоящий страх.

Дмитрий Михайлович изо всех сил бил в дверь плечом, но толстые дубовые ставни не поддавались. Жар становился нестерпимым, огонь жадно лизал стены.

– Господи… – он сжал дочь крепче, чувствуя, что теряет силы.

Вдруг дверь с треском распахнулась.

Щербатов, не помня себя вырвался из горящей ловушки, сделал несколько шагов и рухнул на землю.

Во дворе царил хаос. Крестьяне метались по усадьбе, их лица были искажены злобой. В руках сверкали вилы и горели факелы. Они смеялись, с безумием в глазах наблюдая за тем, как огонь поглощает дом господина.

Из пылающего особняка выбегали дворецкие, гувернёры, камердинеры, но никто из них не осмеливался приблизиться к барину.

На втором этаже раздался истошный крик. В одном из окон появился заспанный француз, его лицо исказилось ужасом. – A l'aide! – вскрикнул он, прыгая вниз. Падение было неудачным. Он ударился о землю, извиваясь от боли, но, когда попытался встать, его окружили крестьяне. Смех заполнил двор. Из вчерашних покорных холопов они превратились в разъярённую толпу, и теперь их ярость не знала границ. Щербатов с трудом приподнял голову. Его имение горело. Всё, что он любил, всё, что было дорого роду Щербатовых, исчезало в огне. Рядом на земле лежала Аннушка. Она была жива, но едва дышала. А у крыльца, глядя на пламя, стояла Изольда. В её глазах не было страха. Только странная, недобрая улыбка.

Годами копившиеся в душах крепостных крестьян унижения, побои, несправедливость, невыносимое терпение бесчеловечного существования в одно мгновение ушли в прошлое. Вместо них осталась лишь ненависть, вырывающаяся наружу бурным, неудержимым потоком. Они больше не хотели быть бесправными холопами, безмолвным скотом, серой массой, созданной лишь для угождения хозяевам.

Терпению пришёл конец. Теперь их вела ярость и жажда мести за утраченные годы, за растоптанное достоинство. Где-то в глубине их сознания вдруг пробудилась память древних предков, для которых свобода была превыше всего. Эта память смела с пути страх перед барином, перед Богом, перед укладом жизни, веками державшим их в рабстве и нищете с рождения до самой смерти.

Впервые за всю жизнь они вдохнули воздух свободы. Он пьянил их, сводил с ума, лишал рассудка и всякой жалости к тем, кто столько лет издевался над ними. В этом хаосе под горячую руку разбушевавшейся толпы попадали не только холуи помещиков, но и случайные, ни в чём не повинные люди. Такова была суть русского бунта.

– Что, мсье, страшно стало? – здоровый, рослый парень лет восемнадцати, по имени Андрейка, с дубиной в руках склонился к лежащему на земле французу. – Помощи просишь у нас? Эка ты, какой внимательный стал! А до этого смотрел на нас, как на дикарей. Почто нос воротил?

Иностранец дрожащими руками пытался приподняться. Те, кого он вчера презирал, внушали ему животный ужас. Его серо-зелёные глаза потемнели и расширились от паники. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что пожар и падение из окна – далеко не самое страшное, что с ним могло случиться.

– À l'aide, mon Dieu! (Помогите, ради Бога!) – он слабо поднял руку в мольбе.

Андрейка хмыкнул.

– Помощь моя нужна? Получай!

Он занёс дубину и со всей силы обрушил её на голову француза. Раздался глухой удар. Всегда щеголеватый, аккуратный француз не успел даже вскрикнуть – его тело вздрогнуло и бездыханно рухнуло на землю.