Старик Сандерс, который жил со своей сестрой-няней на опушке леса, сопровождал его, и какое-то время оба молчали. Но Сандерсу было что сказать.

– Вы когда-нибудь были в Спиттале, мистер Дишарт? – спросил он.

– Дом лорда Ринтула на вершине долины Куарити? Нет.

– Ты когда-нибудь видел лорда?

– Нет.

– Или о молодой пассии старого лорда? Я видел.

– И как она?

– Вы, конечно, знаете, что старый Ринтул собирается жениться на молодой особе. Она не столь знатна, но они скоро поженятся, так что можно сказать, становится знатной. Да, впечатляюще. Точно.

– Велика ли разница в возрасте?

– Почти как между старым Питером Спенсом и его женой, когда ему было шестнадцать, она играла на свалке на улице, пока её мужчина ждал, когда она приготовит ему кашу. Да, это не подходит простому народу, но, конечно, графы могут понравиться им. Ринтул так любит эту леди, что, ещё когда та училась в школе в Эдинбурге, написал ей о подобном дне. Кайтерин Крамми рассказала мне об этом, и она говорит, что, если привыкнуть, писать письма так же легко, как снимать шкуру с крота. Я не знаю, о чём они могут писать так много, но я хочу сказать, что он поделится с ней своими взглядами на чартистскую агитацию и болезнь картофеля, а она пишет ему о романтических пейзажах Эдинбурга и проповедях великих проповедников, которых она слушает. Однако, у этих господ, Сал, нет религии, о которой можно было бы говорить, потому что это члены англиканской церкви. Ты не спросишь, что сказала мне её светлость?

– И что же?

– Ну, видишь ли, там был танцевальный вечер, и Кэтрин Крамми подвела меня к окну, где я мог встать на цветочный горшок и смотреть, как эти твари кружатся в танце, как пьяные. Более того, она указала на леди, которая должна была стать моей женой, и я просто уставился на неё, потому что подумал: «Наслаждайся, Сандерс, и там, где есть лорды и леди, не трать ни минуты на полковников, благородных мисс и тому подобное, как на грязь». Да, но из-за того, что я моргал, глядя на пламя свечей, я потерял её из виду, пока кто-то не сказал мне: «Ну что, приятель, а кто самая красивая дама в комнате?» Мистер Дишарт, это была её светлость. Она была похожа на звезду.

– А что сделал ты?

– Во-первых, опрокинул цветочный горшок, но потом пришёл в себя и сказал с вежливой ухмылкой: «Я думаю, Ваша светлость, что Вы прекрасны. «Да ты и сам недурён, Сандерс!» – заметила она, – «Да, что уж там!» – она радостно рассмеялась, похлопала меня веером и спросила, – «Почему ты считаешь меня прекрасной?» – Я не отрицаю, но я подумал немного, снова взглянул на других танцоров, и сказал, немного лукаво: «У других леди, – сказал я, – Такие маленькие ножки!»

Тут Сандерс остановился и с сомнением взглянул на Гэвина.

– Я не могу решить, – сказал он, – Понравилось ли ей это, потому что она похлопала по моим костяшкам пальцев своим веером, что я чуть не упал. Да, я рассказал об этом с Таммасом Хаггартом, и тот бросил «Кокетка!». Что скажете на это, мистер Дишарт?

Гэвину удалось убежать, от ответа, потому что тут их пути разошлись. Однако диких бродяг так и не нашёл. Дети прихоти, невероятной силы на открытом воздухе, но обречённые на быстрое увядание в жарком городском климате, они ушли из Каддамского леса, не оставив после себя ничего, кроме чёрной метки, выжженной их кострами на земле. Так они клеймили землю во многих графствах до тех пор, пока в однажды дух блуждания снова не обрушился на них, и они покинули свои очаги с такими же малыми угрызениями совести, как птица покидает своё гнездо.

Гэвин шёл быстро и теперь молча стоял в лесу, держа шляпу в руке. В лунном свете трава казалась покрытой инеем. Большинство буков уже стояли голыми, но побеги, сгрудившиеся вокруг них, как дети подле материнских юбок, по-прежнему сохранили свои красные и коричневые листья. Среди сосен эти листья были неуместны, как свадебное платье на похоронах. Гэвин стоял на траве, но в поле зрения оставался лишь поросли вереска, ракитника и черники. Там, где буки, разрастаясь, поднимали землю, их корни расползались во все стороны, скользкие и похожие на обнажившиеся кости. На обугленной земле внезапно появилась белка и с сомнением посмотрела на Гэвина, чтобы убедиться, не растёт ли он оттуда, а затем скользнула вверх по дереву, где и уселась, наблюдая за ним, забыв укрыться в тени. Каддамский лес оставался неподвижным. Через долгие промежутки времени издали доносился стук топора по дереву. Гэвин остался один-одинёшенек, совершенно беззащитным для вторжения.