У Юли и Саши имелась игра, которая нравилась обоим. Они выдумывали и рисовали истории. Мать говорила:

– Кто? (или что?)

Сын сочинял персонаж, а мать быстро его зарисовывала и задавала следующий вопрос:

– Где?

Сын называл место. И так – вопрос-ответ – вырисовывалось приключение.

Саше очень нравилось фантазировать. Бывало, воображение рождало неведомых существ в неведомом мире, бывало, что они с матерью оказывались среди героев прочитанных книг, но чаще счастливо жили вдвоём в далёком городе, например, в Париже, или где-нибудь возле моря. Мальчик потом раскрашивал получившиеся картинки.

Однажды к ним присоединился отец, и они втроём придумали сказку про музыкальные инструменты. Юля в тот момент была невероятно счастлива: они вместе мирно занимались одним делом, без споров, нравоучений и поучений.

Саша сидел на коленях у Ромы, посматривал на него снизу вверх, с нетерпением ожидая очередной выдумки отца, и глазёнки сына блестели от интереса.

Позже они отредактировали сказку, подправили и подписали иллюстрации. Получилась самодельная книжка, которую Саша очень любил рассматривать, слушать, потом выучил наизусть, и «читал» сам.

Мальчик рос развитым, умненьким. К шести годам хорошо складывал и вычитал двузначные числа, бегло читал, увлекательно и грамотно рассказывал. У него появилась потребность в общении со сверстниками. Он попросил у родителей отдать его в детский сад.

Рома смеялся:

– Саша, какой тебе детский сад. Что ты там делать будешь?

– Играть с детьми, – честно ответил мальчик.

– Ты уже перерос тех детей по своему развитию. Пойдём лучше в школу.

Саше было всё равно – куда, лишь бы в коллектив сверстников, и он согласился.

Сначала его не хотели принимать в школу. Роман Васильевич спорил с администрацией, настаивал, грозил.

– Вот ты посмотри, – негодовал он дома, – им всё равно, что ребёнок умный, развитый и знает больше, чем их пятиклассники. Им главное – возраст. «Не созревшая для школы психика», – передразнил он, – а они проверили эту психику?

Рома добился своего. Психику проверили. И ребёнка зачислили в первый класс.

Но тут на семью обрушилось новое испытание. В начале учебного года часть Роминой нагрузки передали другому преподавателю.

– Ну, конечно, – язвил Роман Васильевич, – куда уж мне с моим-то опытом со студентами работать! Устарел! Надо молодых продвигать, тем более что эти молодые с проректором на короткой ноге.

А в октябре Рому уволили, точнее попросили написать «по собственному». Сказали, что много жалоб от студентов: не объективен, не адекватен в требованиях, агрессивен.

Супруг не работал уже третий месяц.

Это было бедствие для семьи. Роман замкнулся в себе, мог часами лежать на диване отвернувшись, не отвечать ни жене, ни сыну, а когда вдруг его прорывало на разговор, то разговора-то и не получалось: яростная брань и гневные обвинения доставались бедолагам, оказавшимся в поле зрения.

На Юленьку смотрел со злобой, как будто она была виновата во всём. Весь её вид раздражал его: впалые щёки, выпирающие скулы, провалившиеся глаза с тёмными кругами под ними, бесцветные, плотно сжатые, тонкие губы, неухоженные руки.

Но большее бешенство вызывал взгляд супруги: испуганный и беспокойный. Так и хотелось встряхнуть её, чтобы изменила затравленное выражение на лице. Ему и так плохо, а она вместо того, чтобы поддержать, в ещё большее уныние вгоняет. Разве он виноват, что так получилось? Конечно, жила эти годы на всём готовом, не работала, теперь может поймёт, каково ему было семью кормить.

Оставшиеся деньги Юля экономила, как могла. И без того скромный рацион ограничился макаронами и картошкой. Она старалась накормить сына и мужа, а для себя решила, что если недельку-другую поголодает, то это только на пользу будет.