Сегодня она рассказывала нам про «Я», про то, что все мы являемся частью одного бесконечного «Я», – и наша способность к состраданию доказывает, что все мы взаимосвязаны. Она так убедительно говорила, что, когда подошло время медитации, я чуть не разрыдалась, нафантазировав про себя, что обнимаю детишек на Олимпиаде для инвалидов, а люди вокруг хвалят меня за то, какая я сострадательная.

Если бы кто-нибудь из моих знакомых знал, что я иногда специально задерживаюсь после занятий и жду – вдруг Индра подойдет к моему коврику поговорить? – они бы взглянули на меня и сказали: черт, а ведь мы совсем тебя не знаем.

И я бы ответила: блин, да я сама себя не знаю.

Так что, может, это я – ненормальная.

Спустя три дня с начала семинара я поняла одно: на йога-семинаре все занимаются только йогой. Едим мы осознанно. Ходим – значит практикуем ходячую медитацию. Даже в центре Убуда, где все дороги заставлены такси и таксисты беспрерывно голосят «Транспорт? Транспорт?», обращаясь к каждому туристу, мои собратья по йога-семинару вышагивают с улыбками Моны Лизы на устах. Мы обсуждаем лишь наши процессы и прогрессы, а также духовную, психическую и физическую гармонию и то, как балинезийцы владеют ключом ко всем трем ее аспектам. Лу говорит, что мы должны во всем пытаться походить на жителей Бали. «Они невинны, как дети», – заявил как-то раз он. Меня от этого аж передернуло. Ведь главная цель всего моего обучения на факультете сравнительного литературоведения заключалась в том, чтобы усвоить: никто не может быть невинным, как дети, разве что сами дети, да и то не все.

Мои собратья по семинару вообще очень много говорят о гармонии. Если бы меня попросили представить физическую и духовную гармонию в виде какого-нибудь человека, это был бы Майкл Джексон образца 1984 года, а мои товарищи прыгали бы вокруг него, визжали и рвали майки на груди, лишь бы оказаться чуточку поближе к своему кумиру. Примерно так же я сейчас готова прыгать вокруг чашки кофе и пачки сигарет.

Все вокруг должно способствовать физической и духовной гармонии. То, что мы едим, пьем, наносим на кожу. Джессика утром пожаловалась, что у нее губы сохнут. Я предложила ей свою гигиеническую помаду, а она воззрилась на нее с таким ужасом, будто я предлагаю ей намазать губы нефтью из танкера. «Нефтепродукты!» – с отвращением скривилась она.

Очевидно, моим губам гармония не светит.

Примерно шесть – восемь часов в день мы проводим в павильоне: потягиваемся, делаем выпады и прогибы. Поскольку вантилан стоит на рисовых полях, тут полно мошкары, и мы много потеем. Под потолком водятся гекконы, которые периодически сбрасывают на наши коврики маленькие лепешечки гекконьего дерьма. Участники семинара постоянно плачут. Нет, не оттого, что им на коврики падает гекконье дерьмо, хотя мне иногда кажется, что, если это случится еще раз, я не выдержу. Они плачут потому, что, как Индра предупредила, в наших телах есть места, где хранятся подавленные эмоции и психологические травмы, а последовательности йоговских асан предназначены для того, чтобы эти хранилища раскопать. Тогда их прорвет, и пойдет процесс очищения.

После первого занятия несколько дней назад я пошла в интернет-кафе – оно называлось «Убуд Рой», что не могло мне, завзятому театралу, не понравиться[11], – и написала кое-что родителям и Джоне. Но теперь жалею об этом. Они итак считают, что я сумасшедшая, раз поехала сюда, вместо того чтобы сразу отправиться с Джоной в Нью-Йорк.

О боже, неужели я здесь, потому что мне на самом деле не хочется переезжать в Нью-Йорк?