Хлоп-хлоп.

«Ирина Олеговна, ну как принц? Хороший?»

Хлоп-хлоп.

«Берет вас замуж?»

Хлоп-хлоп.

«Скажите, только честно, – чай отравлен?»

Хлоп-хлоп.

– Ну как, Полина, стихи? Интересуешься по-прежнему?

– Да, конечно. Я сейчас больше Бродского читаю…

А вот и мост. Ну как вы тут, соскучились?

Полина вышагивает по мосту. Ноги в кедах. Руки в джинсах. В зубах жвачка. Бейсболка козырьком назад. Каждый воин на мосту знает ее легкую походку…

– Девочку… пропустим, – затянули свое богатыри.

– Эй, – Полина остановилась, подняв голову вверх и вытянув указательный палец левой руки в небо. Оглянулась – не слышит ли ее кто из посторонних. Дедушка с бабушкой сидят на скамеечке в отдалении. Не слышат.

– Так вот. Пора уже запомнить мое имя. Полина. Ясно? Глухонемые пусть читают по губам. По-ли-на. Через букву «о».

Обернулась – старички смотрели на нее. Возможно, теперь они тоже знают, как ее зовут.

– Девочку… пропустим… ага.

Полина махнула рукой и пошла дальше. Мост почти закончился, когда она услышала негромкое:

– Полина…

Повертела головой. Никого.

– Полина…

Полина подняла глаза. Молодой розовощекий богатырь в кольчуге. Длинный кривой кинжал в ножнах. Застенчиво улыбается.

– Приветствую, княжна.

– Здрасте.

У подножия, между корней, – маленький букетик из белых цветов.

– А это что?

– Цветы, княжна.

– Вижу, что не свинья-копилка. Это мне?

– Вам…

– Хм. А тя как звать-то?

– Святогор я…

– Так вот, что я тебе скажу, Светик: будь проще – и к тебе потянутся люди. Окей?

Богатырь грустно вздохнул.

– Нуу… я пойду?

Грустный вздох.

– Ххоспади, начинается, – подхватила букетик и пошла своей дорогой.

– Але… да, Дим. Ну еще в городе… Нормально… Точно не знаю, когда… Приеду, когда бабушка за мной приедет. Ага. Да, увидимся. Пока.

– Бессмертия у смерти не прошу. Испуганный, возлюбленный и нищий, – шептали пересохшие губы Полины.

Место действия: ее Поле. Время: сумерки. Под ногами – ее трава. Направление движения – далеко, вглубь Поля.

«Бессмертия у смерти… Круто…»

Теплый ветер дул ей в лицо, отводил пряди волос с ушей и шептал о любви. И чем быстрее она шла – тем громче звучали слова. «Я назову это поле – Поле Любви».

Ее услышали, увидели, ее почувствовали. «От вас не спрячешься».

– Ойее! Буггааа, – как гром.

– Иоллооо! – пропела она в ответ.

Шла дальше и дальше. Еще дальше. Здесь. Остановилась.

Подняла руки. Закрыла глаза.

– Ойе! – и закачалась тонким деревцем. Дикая груша.

– Это… она… она… она, – шелест травы.

– Буггааа… Таната… – восхищенно гудел Дуб. – Твои возможности бесконечны…

«Льстецы».

Воскликнула, шевеля ветвями:

– Бессмертия у смерти не прошу! Испуганный! Возлюбленный! И нищий! Вот!

Ветер подумал-подумал, решил, что это какая-то важная инструкция, подхватил эти строчки и понес дальше.

– Этоооо… буггаа… Это как понять? – забеспокоился Дуб.

– Это стихи. Просто стихи. Бродского читать надо.

– Это приказ?

– Это… пожелание.

– Пожелание – это приказ. Все слышали?!! Читать Бродского! Буггааа!

– Бродского… Бродского… – полетело во все края.

– Бро-о-о-о-цкий, бро-о-о-о-цкий, – отозвались лягушки в пруду за тридевять земель, начиная ночной концерт.

Стояла, слушала все это. Улыбалась. Отмахивалась от ветра веточками:

– Да ну тебя с твоими обнимашками!

Вот-вот станет совсем темно. Пора. Бабушка беспокоится.

Ну… давай, Полина… ойе. И – вот она. Такая маленькая посреди такого огромного поля. Устала.

– Если желаешь, – загудел Дуб, – я могу тебя магией по воздуху перенести. Прямо до твоего дома. Буггааа…

– Спасибо, конечно, за предложение. Но не думаю, что летящая над деревней в темноте Полина, – это то, что жители привыкли видеть. Могут и на костре сжечь за такое.