Было впечатление, что его целью было сначала задавить подчинённого невыносимой тишиной в присутствии начальника, что само по себе ужасно, и таким образом создать условия для некоего последующего эксперимента, а потом наблюдать, как в курсанте начнёт происходить трансмутация духа: одних эти наблюдения быстро ломали, они оборачивались или начинали задавать глупые вопросы; другие после длительных выстаиваний, когда вокруг них происходило что-то такое, чего они не понимали, начинали двигаться, издавать звуки, чихать или кашлять, а это строго воспрещалось, поскольку команды «Вольно» не было и таким образом их вина лишь усугублялась. И вот тогда их помещали уже в каземат для провинившихся, больше похожий на настоящую яму, без окон и практически без дверей, напоминающий нору, выкопанную каким-нибудь диким животным под полом казармы. В норе было темно, раз в день туда спускали на верёвке кувшин с водой и двумя рисовыми лепёшками, и нередко, почуяв еду, на несчастного набрасывались злобные крысы, чтобы вырвать из его рук кусочек лепёшки. Чтобы добавить драмы, в нору часто спускали голодных котов, и тогда наказанный становился свидетелем настоящих схваток не на жизнь, а на смерть – с шипением, искрами, летающими в воздухе клочками шерсти, злобными завываниями, отвратительным писком разъярённых крыс и ещё более отвратительным хрустом ломаемых костей. А поскольку в норе было темно, хоть глаз выколи, сидевший в ней нередко попадался под зубы и когти остервенелых противников, что было причиной тому, почему часто после таких боёв наказанные возвращались из исправительной ямы сильно покусанными и оцарапанными до крови и до конца дней своих ненавидели и котов, и крыс.

Райдон был наслышан о коварстве капитана Кобаяси и, хотя сам никогда не попадался в его лапы, подходя к гарнизону, уже приготовился к тому, что его сейчас же сопроводят в исправительную нору, и это было в лучшем случае, а в худшем – сначала подвергнут унизительной пытке многочасовым стоянием перед капитаном, который будет рассматривать его как подопытную мышь и монотонно бубнить скороговорки себе под нос.

Но на этом загадки сумбурного дня не закончились. Отрапортовав дневальному о своём прибытии и собираясь с силами, дабы вынести с честью все испытания судьбы, Райдон был крайне удивлён, что его не позвали к капитану немедленно – тотчас же, как он прибыл, как и следовало ожидать, – а вместо этого любезно провели в комнату расположения. «Ясно, он даёт мне возможность подумать об причине опоздания», – думал он, задумчиво усаживаясь на вещмешок, брошенный посреди его новой «каюты». Раньше их всегда селили вместе с другими офицерами и никогда по одному. Но и через полчаса, и через час его не позвали к капитану. Это было очень странно. «Возможно, он готовит мне какое-то особое наказание», – решил Райдон. Устав от напряжённого ожидания заслуженной расправы, заложив руки за голову, он растянулся на матрасе с на удивление чистыми простынями. Голова гудела, в животе бурлило от голода. Пусть делают, что хотят. Как учила его Теруко, иногда надо уметь становиться камнем или деревом и переключать сознание с человеческого ума на восприятие другого рода, ведь деревья могли замедлять ток живительных соков по своему стволу, и потому им не было холодно зимой так, как, скажем, цветам, которые были больше похожи на людей, потому что жили мало, заботились о своей внешности, много попусту болтали, сплетничали и смеялись, часто плакали, как люди, и не имели твёрдой тёплой коры, чтобы уберечься от холодных ветров. Потому они быстро умирали.