– Ну что, Акимка, нога уже получше себя ведёт? – спросил он задорно. – Не шалит? Моя вон иногда спотыкается, – он подвигал своей деревяшкой, креплёной к закатанной штанине чёрными кожаными ремешками с заклёпками. – Вот давече иду я… – он приготовился уже было начать какую-то долгую историю, но я его перебил.

– Пётр Петрович, извините… вы поможете мне… э-э-э… построить… мастерскую?

Лесовой выпучил на меня глаза:

– Это какую же?

– Да такую, как у дядьки Паприкина, что раньше у бабушки служил по хозяйству.

– Да зачем тебе, коли уж и есть? Того же дядьки.

– Нет, не такую, – я представил себе ветхий сарай Паприкина, что-то вроде свалки разных старых вещей, деревяшек, мебели, досок, железяк и прочего хлама в пыльном чулане, откуда тот умел выуживать как фокусник нужные детали для ремонта того же – мебели, повозок, граблей, курятника и других хозяйственных построек и штуковин. – Нет, я хочу настоящую мастерскую, художественную, где буду работать только я один.

Лесовой недоверчиво посмотрел на меня, прикидывая, шучу я от скуки своего положения полукалеки или говорю о чём-то серьёзном?

– А для чего тебе мастерская? – повторил он, глядя мне в глаза.

Я не хотел пока раскрывать всех своих планов, но, как это часто со мной бывало, импульсивность моей натуры в самый ответственный момент подводила меня, и вместо осторожного объяснения, я выпалил:

– Я хочу стать мастером.

Лесовой так и подпрыгнул.

– Вот тебе, бабушка, и капустная голова! – это у него была такая глупая присказка, которую он говорил в минуты крайнего удивления. – Это каким же таким мастером?

Я покрылся пятнами и только хотел было объяснить Лесовому, что я задумал, как в комнату вошла бабушка. В руках у неё был поднос с пирогами.

– Ох, и получились пироги на славу у нас с Матрёшей, на диво-дивное. Гляньте-ка, так и пышат, так и пышат!

Матрёша была девушка из села, что помогала бабушке по хозяйству. И то правда, на пироги была особая мастерица.

– И с грибами, и с картошкой с салом, и с капустой квашеной.

«Да уж, с капустой – это было очень по теме!» – подумал я, и мы с Лесовым переглянулись.

Видя моё замешательство, Лесовой понял, что я не желал бы до поры делиться с бабушкой своими замыслами, и потому остаток вечера мы провели в карточных играх, разговорах о покосе, о том, как куры перестали нестись, и о приметах – будет ли зима долгой и лютой или не очень. Скоро у них, по обыкновению, завязался спор.

– А я вам говорю, Пётр Петрович, – волновалась бабушка, – что куры когда плохо несутся к осени, то это к долгой зиме, да со снегом больше обычного. И белки вон желудей насовали по всем клумбам, копать не повыкопать, вон как цветник под окном перелопатили, ироды! Три куста розовых начисто повыдергали.

– Да вы на скорлупу этих желудей внимательно смотрели, уважаемая Наталия Игнатовна? – не сдавался Лесовой, теребя воротник кителя. – Да она тонёхонька, что тебе папиросная обёртка, а значит, снега много не будет. Это я вам говорю… сто раз мной проверено…

Но бабушка и не думала ему уступать, и они начинали всё сначала.

Заскучав от их споров и немного обескураженный отрицательной реакцией Лесового на мои планы, я поковылял к себе. Если не он мне поможет, то кто? – переиначил я про себя знаменитый библейский стих.

Но перед самым уходом полуоткрытая дверь спальни скрипнула и отворилась. На пороге стоял Лесовой. Я понял, что бабушки рядом не было.

– Ты это, Аким Родионович, зря так насупонился. Ага. Покумекать тут надо, так с ходу не решишь. Ты бы мне наперёд толком объяснил, какая муха тебя укусила, зачем тебе, барину, мастерская. В артель, что ли, задумал поступить? К Тенишевским?