Илл. 42. Сад Императорского дворца, Киото

Понимание Гармонии таково, каково сознание. Ощутив разницу в восприятии Гармонии, можно понять остальное. У греков Гармония – дочь бога войны Арея и богини любви Афродиты. И сколько ни менялось представление о Гармонии, закон противостояния оставался. Гераклит считал, что из разного образуется прекрасная Гармония, и все через распрю создается. Гомер в «Одиссее» называет гармонии скрепами. Для пифагорейцев Гармония – музыка сфер, согласие разнообразного, в основе же порядка и симметрии лежит, естественно, Число. «В целом прекрасное понималось как соразмерность, симметрия, пропорция – и это понимание было свойственно всей античной эстетике»[121]. Свойственно оно и нашему времени, хотя уже Плотин в трактате «О прекрасном» утверждал, что нет деления на часть и целое, умопостигаемая красота в любой свое частице есть абсолютно целое (что созвучно современной физике, квантовой теории).

Но в том-то и дело, что представление о Целом как состоящем из частей до сих пор довлеет над умами. Гармония остается пропорцией и симметрией, а не дыханием Природы. В «Сумме теологии» Фома Аквинский говорит, что цельность, имеющая изъян, безобразна; Гармония есть пропорция и ясность (в отличие от японских мастеров, для которых Гармония – в незавершенности: завершенность препятствует Дао). Гармония для Гегеля предполагает различие, противоположность, ибо она есть абсолютное становление. Он ссылается на музыку Баха, созданную сильнейшими противоречиями и диссонансами, – образ борьбы свободы и необходимости; эта борьба и вздымает все силы гармонии в музыке Баха. Не потому ли Восток не знал музыки баховской мощи, что следовал Срединному Пути? Но если бы не следовал, уравновешивая западную неистовость, во что бы превратился мир?

А разве наша поэзия не достигла высот божественной гармонии у А. С. Пушкина?

Или у Тютчева:

«Призрачная свобода»! Другой пока не знаем.

Для даоса Ле-цзы человек, пребывающий в гармонии, ни в чем не знает недостатка, ничто не может ему повредить. Он же может все – проникать сквозь металл и камень, ходить по воде, не гореть в огне. Про японцев говорят: гармония и чистота – их религия. Чувство гармонии породило «ситуационную этику» – умение действовать сообразно ситуации. И это отличает японцев от русских. Однако и японцы не всегда придерживались традиционной морали, что выразилось, например, в проявлении самурайской нетерпимости (подробнее позже).

Илл. 43. Сад Камней. Храм Рёандзи

Попробуем понять, почему после «открытия дверей» в эпоху Мэйдзи (1868–1911) японцы называли европейскую цивилизацию «дьявольской»? Даже сторонники европеизации радели об охране национального духа – «Ямато Дамасий», напоминая о традиции «вакон есай» («японская душа – европейские науки»). Накамура Масанао, переводчик «Принципов свободы» Милля и «Самопомощи» Смайлса (изданных под заголовком «Биографии выдвинувшихся своими силами людей западных стран») наставлял: «Наука и моральное учение. – два колеса у колесницы, два крыла у птицы. Взаимно помогая друг другу, они ведут жизнь человеческую к Благу. Одни науки, хотя и проникают в сферу чудесного, в условиях одного материального развития не могут, как это случилось в Египте и в Греции, предотвратить порчу нравов; необходимо, чтобы процветало и моральное учение: именно оно действует там, куда влияние науки не проникает»