Илл. 40. Замок Сирасаги («Белая цапля»), Химедзи

Конфуций учил поклоняться Вэнь в прямодушии сердца. В узоре шкуры тигров и барсов он видел признак высшей породы, как в благородном – цзюнь-цзы, в отличие от баранов, шерсть которых не имеет узора. Он почитал древние тексты – вэнь, исходящие от Неба. Говорил: «Не сочиняю, а передаю. Верю в древность и люблю ее» (Луньюй, 7, 1). Вэнь доступна тому, кто следует Срединному Пути. «У кого естественность побеждает Вэнь, тот дикарь. У кого Вэнь побеждает естественность, тот книжник. У кого то и другое в равновесии, благородный человек» (Луньюй, 6, 16). В интерпретации Ю. Л. Кроля, преобладание «„природной сущности" делает человека „диким“, доминирование „утонченной формы" неискренним; только „правильное сочетание" этих качеств делает человека „благородным мужем" – цзюнь цзы»[112].

Илл. 41. Конфуций

Китайский толкователь текстов Лю Се (465–522) проникает в суть Вэнь: «Начало письмен человеческих – вэнь – исходит из Великого Предела». Значит, Вэнь предсуществует в извечном истоке. И. С. Лисевич комментирует: «Словно куколка бабочки, идея литературы, по мнению Лю Се, пребывала в своем коконе – Великом Пределе, – когда мир как таковой еще не существовал и Дао только еще ждало первоначального импульса»[113]. Согласно Лю Се: «Человек… поистине сердце Земли и Неба. Когда же сердце рождается, появляется речь, а речь появилась – и вэнь становится ясно видна. В этом – Путь естества!»[114] Естественность (цзыжань), ненарочитость, искренность отличают человека культуры (вэнь-жэнь). «Человек следует Земле. Земля – Небу. Небо – Дао, а Дао самому себе (цзыжань – самоестественно)» (Даодэцзин, 25).

Можно сказать, существует логика Неба, логика Земли, следуя которой человек находит собственную, становится Триединым с Небом и Землей. Культура, духовная сила Вэнь – знак просветленного человека, подвижника. Его душа и есть душа Неба и Земли. Душа рождает Слово. Появилось Слово – и воссияло Вэнь. Вэнь во всем: в узоре туч, в красоте Природы, в сиянии солнца. Каждая форма имеет особое выражение, и каждый звук рождает свое Вэнь.

Способность видеть невидимое, предощущение образа свойственно великим мастерам. «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений твоих ты создатель. Вечно носились они над землею, незримые оку», – пишет Алексей Константинович Толстой. А Вильям Шекспир в «Короле Лире» говорит: «Развей прообразы вещей и семена людей неблагодарных». Не надо глаз, чтобы прозревать ход вещей. Но для Китая это основа основ: все уже есть в изначальном Дао, пребывает в Небытии. Образы культуры ниспосланы Небом. Всматриваясь в небесные образы, мифологический первопредок Фуси передал их в гексаграммах «Ицзина», чтобы научить людей Пути Перемен.

Потому и не возникает у китайцев конфликта понятий «культура» и «цивилизация» – для них это явления разного порядка, как сущность и функция. Само слово «цивилизация» китайцы узнали от европейцев. На технику не уповали: «механическое сердце» противоречит Пути, но техника и наука, конечно, развивались. Достаточно вспомнить, что китайцы изобрели бумагу, компас, но относились к изобретениям как к чему-то прикладному, способному облегчить жизнь людей, не более того. Характерно, что и порох китайцы изобрели ради услады – для праздничного фейерверка (а иезуиты применили порох в соответствии с его «прямым» назначением). Ни техника, ни наука не шли для китайцев в сравнение с мудростью древних. Они почитали «человека культуры», но не было у них понятия «цивильный человек».

По мнению французского синолога Марсель Гране, «от своих мудрецов китайцы требуют не идей – и еще меньше догм, – а подходящих для медитации тем». До эпохи Возрождения Китай превосходил Запад в технике, но увлек народы Дальнего Востока не силой техники, а силой мысли, стремясь сохранить определенную форму жизненного согласия – мудрость. Китайская мудрость совершенно независима и истинно человечна. «Любое знание, любая власть проистекают от Ли или Дао. Любой вождь должен быть мудрецом или святым. Любой авторитет основывается на разуме»