Когда художник ощутил себя в состоянии адекватно мыслить, то рассудил, что выбрасывать бракованную куклу в мусорное ведро – последнее дело. Во-первых, это было трусливым поступком, а Яша не привык пасовать перед трудностями, во-вторых, он сам предложил Изьяру ее реанимировать и, в-третьих, невозврат в ближайшее время даже такого потасканного изделия может вызвать нежелательные пересуды и толки в среде художников и друзей.

Но сама мысль обивать пороги шинных мастерских показалась ему дикой. Яша вновь взглянул на рану и понял – похода к обувных дел мастерам ему не избежать.

– Понимаете, у меня проблема. Большая. Серьезная… – начал художник пересказывать не старому еще сапожнику армянину выдуманную историю своих проблем.

– Вай, ничего не говори, дорогой, – прервал Яшин рассказ сын Армении, – все понимаю. Вижу ты хороший человек, серьезный. Наверное жену потерял, да? Таким, как ты и я, тяжело себе другую найти. Наверное, проблемы начались, да? По врачам начал ходить, да?

Яша, пряча предательски наползающую улыбку в кулак, согласно кивал головой.

– И правильно сделал, что к Фрунзику пришел. Никто, кроме Фрунзика, ее лучше не зашьет. Фрунзик твою Пульхерию Ивановну в один миг оживит, – с этими словами прозорливый сапожник скрылся в глубине мастерской за ширмой.

Оттуда некоторое время доносился его голос. Сначала Фрунзик советовал Яше даже и не искать себе подругу жизни – «только о деньгах думают и вообще, вся зараза от них», потом из-за ширмы в исполнении все того же автора послышалась веселая мелодия гор, но неожиданно звуки умолкли… вернее, переродились в подобие кряхтения. Это вызвало у Яши разного рода дурные мысли и подозрения.

Появившийся сапожник, разведя руки в стороны, их не опроверг.

– Извини, дорогой. Сегодня починить не смогу. Аппарат сломался. Завтра приходи.

Что-то в этом «завтра», с ударной последней гласной, показалось художнику столь звеняще знакомо, что оставлять куклу даже на день Яша не захотел.

– Приду завтра, только ее верните сейчас, – потребовал он.

– Не могу, брат. В аппарате застряла.

Яша уверенно отодвинул сапожника и заглянул за ширму.

Припечатанная грудью к тискам, по столу распласталось тело новоявленной Пульхерии Ивановны. Взгляд мольбой кричал забрать ее отсюда немедля.

Художник, было, потянулся к железным тискам, но его рука сама оказалась в тисках сильных рук Фрунзика.

– Э, дарагой. У себя дома трогай. Здесь я хозяин. Говорю— застряла, значит застряла. Говорю – завтра, значит завтра. Почему не веришь, вай?

Какое-то время между художником и ремонтником происходила дуэль глаз, в которой победил Фрунзик. Яша ушел один, лишь затребовав у мастера точное время получения изделия. Душу его согревала квитанция, что покоилась на дне кармана.

Но спал в ту ночь живописец плохо. Несколько раз просыпался, выходил на кухню, пил воду, возвращался, вновь засыпал.

Ему снился большой современный цех с длинной лентой транспортера. На ней конвейером в помещение подавались латексные бабы в коротких черных юбках и черных же пуантах. Все как одна напоминали госпожу Глафиру. В конце транспортера, по обеим его сторонам стояли Фрунзик и шиномонтажник. В руках одного были зажаты тиски, другой ловко орудовал бортовкой. Он отработанным движением умело вспарывал глафирам живот и передавал напарнику. Фрунзик зачем-то сдавливал их грудь тисками, произнося при этом при этом страшное «вся зараза от вас, вся зараза». Неожиданно на другом конце ленты в шеренге латексных баб появился Яша. Он был совершенно гол, и лишь короткая черная юбка да пуанты сорок четвертого размера защищали его наготу. Лента несла Яшу прямо в руки сапожника и шинника. Когда он понял, чем грозит попадание в их руки, то попытался соскочить с конвейера, но балетная обувь намертво приклеила его к ленте. А волосатые руки Фрунзика были все ближе и ближе, и уже чувствовалось горячее дыхание шиномонтажника, когда… он проснулся.