Ворона вспорхнула с каменной плиты и поднялась над заснеженным кладбищем. Поток ветра пронёс её над железной дорогой и погнал к дымящимся трубам. Птицы боялись дыма, пернатые, случайно попавшие в эти густые облака, исчезали, и ворона, движимая инстинктом самосохранения, избегала чёрно-серую реку, бурлящую в небе. Она устремилась поперёк течения ветра, к центральной улице.

Потеплело. У дороги лежали грязные сугробы. С крыш текла вода. Сырость мелкими каплями цеплялась за птичье оперенье.

Ворона пронеслась над торговым комплексом, пролетела мимо голых деревьев городского парка и села на отлив окна больницы. Выкатив грудь, она прошлась по металлической поверхности, посмотрела вниз. На дорожке лежал хлебный сухарь, а рядом с ним дворник лопатой откидывал снег, расчищая проход. Орудие скользнуло рядом с сухарём – птица рванула к цели, но в следующую секунду сухарь подпрыгнул и скрылся под снегом. Ворона взмыла и вернулась на водоотлив. За окном, на тумбе она увидела хлебную булку и перевела внимание на неё.

В помещении на кровати сидел мужчина. Он оглядывался: смотрел на пласты краски, отслаивающейся от стен, вчитывался в выцветшие плакаты об оказании медицинской помощи, изучал кривой потолок. Мужчина выглядел умалишённым, и на вокзале или у церкви прохожие бы проходили мимо, ускоряя шаг. Но вороне нет дела до людей, её дело – хлебные крохи. Она ударила клювом по стеклу. Мужчина встал, подошёл к окну, наклонился и посмотрел на птицу. Ворона в ответ повертела головой: никогда человек не вызывал у неё такого страха. Словно перед ней стоял не человек, а чудовище, опасное для всего живого. Тревога заставила её отлететь. Мужчина же распахнул окно, отломил от засохшей булки кусок и раскрошил его на отлив.

Ветер усилился. Прозрачные занавески вздулись. Влага поднялась с ели у здания и обрызгала небритое лицо. Мужчина поморщился. Он пригладил короткую редкую бороду. Увлажнённую руку он вытер о штаны. Заметил, что одежда на нём маленькая: рукава заканчивались на предплечьях, а штанины обрывались посередине голени.

И помещение маленькое: шагов в шесть длиной и шириной. Две металлические расшатанные кровати с тумбами располагались у окна. Линолеум потерял строгий орнамент, обзаведясь пузырями да потёртостями в виде кругов и полос возле входа и кроватей.

Дверь заскрежетала – вошёл врач. Белый халат с расстёгнутыми полами воспарил за приземистой фигурой.

– Ого, поправляетесь! – сказал он, остановившись перед мужчиной. – Зачем вы открыли окно? Замёрзнете.

Мужчина молчал и не двигался. Он напоминал уличный фонарь, склонившийся над одиноким прохожим. Врач опешил от рослости и худобы пациента. Скрывая удивление, он закрыл окно и вернулся к мужчине.

– Как себя чувствуете? – спросил врач. – Что молчите?

Тишина.

Врач пожал плечами. Плечи у него удались на честь маленькому росту и коротким ногам. Раскосые глаза и смуглая кожа выдавали в нём степняка.

– Для точного диагноза, – сказал он, – мне необходимо узнать, что с вами произошло. Вы прибыли с отравлением. Чем отравились?

Раздался стук. Оба посмотрели в сторону шума: за окном ворона клевала хлебные крошки.

– Суррогатом? – продолжил врач. Мужчина нахмурился. – Не обижайтесь, но нашли вас в подворотне, от вас пахло алкоголем и одеты вы были в грязные лохмотья. Я погрешил на спиртное. В больницу каждую неделю прибывают люди с подобным диагнозом – денег нет, купят настойки, и после застолья – на погост.

Мужчина молчал и смотрел, не моргая. Врач растерялся, не понимая своего смущения. История болезни увлажнилась в ладони. Скрывая волнение, медработник посмотрел в записи. «Так-так», – бессмысленно пробурчал он. Взгляд пробежал поверх бумаг и упал на ступни мужчины. Огромные стопы с необычайно длинными и торчащими в разные стороны пальцами вызвали у него брезгливость.