— Ну? — лениво откидываюсь на спинку стула.

— Залезть своей жертве в трусы!

Прыскаю в кулак, подмигнув какой-то старушке за соседним столиком. Она явно расслышала всю эту тираду Алены и теперь, наверное, раздумывает, стоит ли вызвать полицию. Тут ведь у нас «жертва», мать ее.

— Я никем не прикидывался, голубоглазка. Ты сама с чего-то приписала меня в категорию святых, а я скорее из другого ведомства. Того, что под землей.

— Мне пора, — цедит Аленка сквозь зубки и тянется к своей сумочке.

— Попробуешь разделить счет, я тебя прямо здесь отшлепаю.

Голубоглазка закусывает губу, медлит, гоняя в голове обрисованные мной перспективы. В конце понимает, что я и правда могу это сделать — перекинуть через свое колено посреди зала и надругаться над ее милыми нижними девяносто.

Что-то прошипев себе под нос, Алена вскакивает с места и спешит к выходу, обернувшись уже у самой двери. Замечает мой взгляд на себе и тут же выскальзывает на улицу, пока я, запрокинув голову, от души смеюсь.

Давно у меня такого не было.

8. Глава 8

Алена

Чернов предупреждал меня, что его коллега может позвонить мне в любое время, но я в действительности не ожидала этого.

Телефон подал признаки жизни, когда моя голова коснулась подушки после тяжелого дня. В компании потеряли две важные папки с документами, и мы искали их сегодня всем офисом до самой ночи.

— Алена Владимировна, вы почему мне не сказали о своем лечении у психиатра? Почему мне вообще никто об этом не сказал?!

К отсутствию каких-либо приветствий я за пару дней привыкла. Инга Алексеевна сразу «прыгала» в карьер и любила, чтобы ей тоже так отвечали. По факту и без лишней семантики.

— Я не знала, что это важно, — признаюсь на длинном выдохе. — Это ведь было давно, сейчас я не прохожу лечение. Мне больше не требуется никакая сторонняя помощь.

— Но эта помощь была, — раздраженно произносит Островская. — Мне нужно знать все, понимаете? Совсем все, вплоть до трусов. Иначе я работать не умею. Да и не хочу, честное слово. Крайне скверно, когда на суде выплывают разные неприятные моменты, которые клиент скрыл от меня. Специально или нет, это уже дело десятое.

— Извините.

А что я еще могу сказать? Трясти своим грязным бельем перед фактически чужим человеком — то еще веселое занятие. Но придется.

— Какие отношения у вас были с мужем, Алена Владимировна? Ответ «натянутые» мне больше не подходит.

— Подождите минуту, пожалуйста. Я…мне нужно собраться с мыслями.

Взяв с тумбочки блокнот, я переворачиваюсь на живот и принимаюсь монотонным голосом рассказывать Островской все. Параллельно с этим механическими движениями закрашиваю клеточки на бумаге, чувствуя, как у меня дрожат пальцы.

На особенно острых моментах сердце в груди пропускает пару ударов.

Ратмира уже нет, а страх после него остался. Никогда в нашем доме я не ощущала себя в безопасности. Можно прожить так один день, два, неделю. Когда ты находишься в перманентном состоянии острой, почти боевой готовности месяцами, нервы расшатываются так, что каждый шорох начинает пугать.

— Но я не обращалась в полицию, никому не говорила об этом, у меня нет медицинских справок, да и не бил меня Асаев так сильно. Никто все равно не поверит.

— Оставьте это мне, Алена. И давайте договоримся на будущее — вы не думаете. В нашей команде это моя задача. Я сейчас все обдумаю и позвоню вам утром.

— Еще раз прошу прощения, что так все получилось.

Спать мне уже естественно не хочется. Встаю, чтобы заварить себе какао, хотя на самом деле я бы и от кофе не отказалась сейчас.

Только в последнее время я пью его так много, что это может вылиться в серьезную проблему. Сердце-то у меня одно, и хотелось бы сохранить его относительно здоровым.