– Сейчас я тебе мозги прочищу! Вот, смотри! На руки мои смотри! Ты не только стащил с холодильника бутылку водки, а еще и прихватил с собой два стакана, две вилки… селедки две. Самые крупные уволок… зар-раза!!

– Зачем все это? Лучше бы бутылочку принесла… плохо мне, – со слабенькой надеждой простонал вконец деморализованный Зосимов.

– А-ах ты, наглец паршивый! Плохо ему, видите ли! Сейчас тебе будет еще хуже! – Муза замахнулась на супруга рукой с сельдью. Э-эх! С каким удовольствием я бы врезала по этим бесстыдным мордасам за твои выкрутасы! Что съежился, как дохлая мышь, смотри сюда…

Положив на журнальный столик селедку, вилки, аккуратно поставив стакан, она тщательно расправила холст.

– Итак, смотри… Не на меня – на стакан смотри, – изящно, двумя пальчиками она приподняла стакан. – Видишь, этот стакан, и стакан на холсте – один в один похожи или, как говорят следователи – идентичны. Даже трещинка – ну капля в каплю. Виден глаз художника, умеешь ты до тонкости все охватить, прямо как твой Пикассо… А ну, закрой рот, это комплимент не тебе – Пикассо… Идем дальше. Теперь – вилки… – она взяла со столика вилки. – Смотри: что эти, что на холсте – ну тютелька в тютельку! Как братья-близняшки. Может, ты спросишь, кто их погнул? Вы их и погнули, два придурка! Вздумали силой мериться! Сначала на руках боролись – стакан уронили, разбили, потом вилки стали гнуть… богатыри земли российской! – Муза презрительно сморщила носик. – Тоже мне, поединок Ильи Муромца с Кащеем Бессмертным! Вилки – чистое серебро! Я у вас их насилу отобрала, они мне от мамочки моей перешли, от покойницы…

На глазах Музы выступили слезы, чисто по-женски сейчас она была не прочь всплакнуть, но не в сей момент, поэтому переборов себя, Муза жестко ткнула пальцем в холст.

– Смотри сюда, жук ямайский! Вот сюда… Видишь, этот букет цветов похожих на тюльпаны? Запомни: никакие это не тюльпаны – это рыжая башка Кузьмича! Не букет – башка! Он как уронил ее на стол, так и уснул. Со свистом храпел, зубами скрипел, а ты все возле мольберта крутился, все кистью махал, будто на тебя что-то нашло…

– Вдохновение – ляпнул Зосимов, потихоньку начинающий понимать, что этой ночью он совершил что-то, что-то такое… пока еще не совсем ему понятное, но из ряда вон выходящее. И вот сейчас это «что-то, что-то» выходит ему боком.

– Идио-от! Какое вдохновение?! Дурь на тебя нашла! Дурь пьяная тебя всеми четырьмя колесами переехала, мозги у тебя вышибла… начисто! – уже как врач поставила диагноз супруга. – И последнее, наиболее убедительное и неоспоримое доказательство. Посмотри внимательно на холст, видишь по углам что-то вроде вмятинок – это твои пальчики, вернее – отпечатки твоих пальцев. Вот они, смотри, любуйся! Главная улика! Может, ты спросишь: откуда они появились? Объясняю… когда ты закончил свое творение, то повесил его сушиться на батарею. Аккуратно, за уголки двумя пальчиками взял! Пьяный-пьяный, а сообразил! Так что, отпечатки твои у меня имеются, улики налицо, отпираться бесполезно, время сознаваться и каяться…

Как настоящий преступник, пойманный на месте преступления и сознавшийся под тяжестью улик в содеянном, Зосимов виновато опустил голову.

– Ты еще благодарить меня должен, что я спасла твой «шедевр мирового искусства». Это надо же было додуматься – на горячую батарею повесить! Пока вы с Кузьмичом дрыхли, я его феном для сушки волос спасала. Очень уж он мне понравился, думала на кухне повесить. Эх, Зосимов, Зосимов, пропьешь ты свой талант!

– Давай, издевайся над мужем, – тоскливо буркнул Зосимов.

– Ой, какие мы творческие все обидчивые! – мстительно уколола жена. – Как гадость мне преподносить, так ты – герой! а как мою правду-матку выслушать, так сразу как страус морду в колени прячешь. Впрочем, с тобой все ясно, крыть тебе нечем – сознавайся. Или не созрел?