«Вот это да! Настоящий праздник для глаз! А сколько выразительности! внутренней силы! А какая гармония целого! А запах! Ах, какой запах! У-у! – Зосимов с шумом втянул в себя воздух. – Да, что ни говори, а у великих художников губа – не дура, любили мужики выпить, и в закуси толк знали, недаром на своих натюрмортах селедочку и прочую рыбку изображали. Пусть и вдрызг пили, но такое творили, такие шедевры создавали – мир по сей день любуется и ахает от восторга. Взять хотя бы этот натюрморт. Вроде бы как старый, а красками играет, словно вчера написан. И без экспертизы видно: талант! талантище! Жаль, что я не могу так творить. Одно мне непонятно: чей шедевр?»

И Зосимов принялся вертеть натюрморт в руках.

«Шарден? Мане? Пикассо? Дали? Вряд ли. Пикассо – кубист, Дали – сюрреалист, а первые двое хоть и писали натюрморт, но когда это было. Нет, кажись, меня не в ту степь потянуло, нашли-то в Москве, причем здесь иностранцы? Скорее всего, это наши… Может, Шагал? Или ранний Ларионов? А вдруг Кандинский? Очень даже похоже на них, конец девятнадцатого – начало двадцатого века. Должен же где-то быть автограф… Ч-черт! Ничего не видать! Ладно, дома разберемся…»

Бережно, с любовью он стал сворачивать холст.

«Недавно по телевизору показывали, – вспомнилось по случаю, – как на лондонском аукционе «Сотбис», похожий на натюрморт, кажись, Шагала, был продан за не помню сколько миллионов долларов. Долларов! Сумасшедшие деньги! Вот вам и: «Искусство – свято! Его не купишь, не продашь!» Классическая чепуха, придуманная идеалистами и коммунистами! Еще как искусство продается! Между прочим, тот лондонский натюрморт был найден на чердаке старого дома в Витебске, где Шагал то ли проживал, то ли родился… А интересно, за сколько я смогу свой продать? Точно не скажу, однако, думаю, его у меня с руками оторвет любой музей мира, будь то французский Лувр или испанский Прадо, не говоря уже о нашем Эрмитаже. Коллекционеры-миллионеры будут у меня в коленях ползать, умолять, чтобы я продал им этот холст! Слезмя просить будут! Потому как это не просто холст – это вершина, шедевр мирового искусства! А все остальное – есть чепуха! фальшивка! суррогат!

Крепко прижав к груди драгоценный натюрморт, Зосимов выскочил на улицу и победно вышагивая, как бы по гулливеровски сверху поглядывал на озабоченно снующих прохожих.

«Эх, люди, людишки! Все чего-то суетитесь, мельтешите, гоняетесь за призрачным счастьем, а спрашивается: зачем? в чем заключается ваше счастье? В новогодней елке? В дешевеньких подарках? В салате оливье? В полусладком советском шампанском? Фи-и! Как мелко, глупо, скучно! Вы носитесь по кругу, как гончие за зайцем не замечая меня! Кто я для вас? Гайка? Болт? Винтик? Маленький дрожащий человечек? Зря вы так! Пусть я маленький, но вы даже не подозреваете, что у меня в руках. Вот эта вещь перевернет всю мою жизнь так же, как изобретение колеса изменило жизнь рода человеческого! И никак не меньше! Да-да господа хорошие! И не вас, а лично меня впереди ожидает жизнь радостная, счастливая, творческая! Так-то, народ!»

Зосимов снежным вихрем ворвался в свою двухкомнатную малогабаритную квартиру, на ходу напевая им же сочиненную песню:

– Улечу из России, очень холодно здесь,

– Приземлюсь на Канарах, где бананов не счесть…

С кухни выглянула супруга Муза с перепачканными в муке руками.

– Интересно, куда это ты собрался, Зосимов? На какие еще Канары? Ты деньги принес? – Она по-собачьи принюхалась носом. – Подлец, ты опять пьян?! Где шапка? Пропил?

– Успокойся Музочка, у меня все под контролем! – жизнерадостно заверил супругу Зосимов. – Да, я капельку выпил, совсем-совсем немножко! И в тоже время можно сказать, что я пьян, пьян! Но не в прямом смысле – я от счастья пьян! Музочка, мне такая удача подвалила, такая удача! Я поймал за хвост…