– Ну, знаете ли, ваше сравнение здесь неуместно! – искренне возмутился художник. – Может, для вашей жены тысяча рублей – копейки, лично для меня это – приличная сумма!

– А чего тогда по рынку шарахаетесь?! – в свою очередь озлился бородатый. – Не имеешь «бабок» – сиди дома! Все такие шибко культурные! А заглянешь в карман, там – вошь на аркане, да блох как на соседском Тузике! А гонору-то, гонору – выше рыночного забора! Мой вам совет: идите и купите своей жене медное колечко в уличном киоске, то-то она рада будет.

– Ты мою жену не тронь! – переходя на «ты», заорал неожиданно для себя осмелевший художник. – Ты ее мизинчика не стоишь, хам! Не тронь ее, эскиз недоделанный! Я тебе сейчас за свою жену скальп сниму… – Подняв вверх обе руки, Зосимов навалился на прилавок, отчего стал похож на отощавшего медведя – шатуна, пытавшегося добраться до куска мяса.

– Но-но, папаша! – трусливо отшатнулся от прилавка продавец. – Только без рук, без рук! И попрошу вас, ведите себя прилично, мы же с вами интеллигентные люди! Не забывайте: сейчас у нас не старое время, демократия у нас, либеральность! Уважаемый, если хотите знать, я исправно плачу налоги! Я помогаю двигать реформы! Я полицию содержу, вот! – Бородатый боязливо оглянулся по сторонам. – Давайте договоримся тихо-мирно, как цивилизованные люди… – Он вытер остатки пивной пены с бороды и, ударив указательным пальцем по прилавку, как бы поставил точку в цене: – Тыща!.. двести! Больше не сбавлю, я не желаю торговать себе в убыток.

И, шумно высморкавшись в клетчатый потолок, он принялся медленно, медленно сворачивать натюрморт в трубочку, исподлобья сторожа каждое движение покупателя. Видя, как толстые пальцы бородатого грубо мнут нежный холст, Зосимов испугался.

– Стойте! Погодите! Я согласен! – закричал он, роясь в карманах куртки. – Минуточку! Я сейчас, сейчас…

Наконец, достав дрожащей рукой мятый комок бумажек, Зосимов на прилавке стал пересчитывать: «десять… шестьдесят… сто… сто сорок рублей… и девять рублей мелочью… Ну и подлец же Муса, обманул… и я хорош, зачем забежал в закусочную?»

– Извиняюсь! Вот, сто сорок девять рублей… все, что имею. Еще раз извиняюсь… больше нет, к сожалению… Вы уж простите, – жалобно бормотал художник, выворачивая наизнанку карманы и подобострастно улыбаясь.

Бородатый, цепко схватив купюры с прилавка, шустро пересчитал их.

– М-м-м! – неопределенно промычал он. – Даже не знаю… вообще-то…

Зосимов, испугавшись, что бородатый передумает продать ему натюрморт, решительно сдернул с головы шапку.

– Вот! Возьмите! Шапку! Настоящая норка! Подарок жены к моему сорокалетию! Новенькая, почти не ношенная! – частил он, униженно глядя на продавца. Бородатый, ошарашенно дернувшись, уперся спиной о стену: в себе ли мужик?

– Берите, берите! – навалившись на прилавок, Зосимов настойчиво совал шапку продавцу. – Да вы не беспокойтесь, все без обмана, шапка новая, раза три надевал, жена ее за пять тысяч купила!

Бородатый взял шапку в руки, погладил нежно пальцами, губасто подул на мех – мех, вроде как настоящий, качественный, не инкубаторский. Но вместе с мыслями о качестве меха в голову заползло сомнение: а не продешевил ли он? а вдруг натюрморт и впрямь какой ценный? Однако, тут вспомнив, что он сам приобрел его сегодня рано утром у неизвестного, по виду – явно бомжа – за сто рублей, бородатый, протянув холст художнику, произнес с пафосом:

– Держите, уважаемый! Исключительно для вас, так сказать, от коллеги – коллеге по искусству! Только для вас, пользуйтесь! Эх, если бы не нужда проклятая…

Но Зосимов, не слушая стенаний бородатого продавца, расталкивая покупателей, сломя голову несся домой. Торопился… Однако, не выдержав внутреннего искушения, заскочил в первый попавшийся открытый подъезд. Где быстро развернул холст… Натюрморт при тусклом освещении невыключенной лампочки – казалось, ожил, заиграл всеми цветами радуги, нос тотчас ощутил аппетитный запах сельди, от желтого букета повеяло подзабытым ароматом прошедшего лета.