– Я им тогда устрою, нашлись командирши! Медаль дают за знания, а знает Женя побольше некоторых.

– У них все схвачено.

– Зачем только Жене понадобился этот ксерокс?

– Если ребенок нестандартный, для них он уже ненормальный, понимаешь? Они привыкли мыслить шаблонами, работают по схемам. А с какой стороны подойти к необычному ребенку, их не учили. Помнишь, в начальной школе какая у Жени учительница была? Ольга Петровна. Она ведь когда поняла, что Женя при всех говорить не может, после уроков ее оставляла, приглашала меня, и при мне Женя все ей замечательно отвечала. А до этого ее даже хотели в класс коррекции отправить, а в итоге она на одни пятерки училась и олимпиады выигрывала. Подход просто к ребенку нужен. Если бы все такие учителя были, как эта Ольга Петровна. Вошла в ситуацию ребенка, и потом Женя смогла отвечать на уроках при всех.

– Да уж, с ней нам повезло. Видимо, эти переводы из школы в школу плохо на Жене сказались. Опять началось.

– Ничего, привыкнет, и все будет нормально.

– На заводе еще не пойми что творится.

– Окорочка последние остались. Тошнит уже от них. Запах еще какой-то затхлый. Про зарплату ничего не говорят?

– Какое там! Мы уже не знаем, что делать и к кому обращаться. Все вспоминаю девяносто шестой. Тысячи ведь вышли. Тысячи! Пошли к мосту. Они, главное, камазы поставили – думали, мы испугаемся. Потом поняли, что бесполезно. До моста когда дошли, эти рожи появились! Испугались. И что? Как всегда – бред какой-то несли, что меры будут приняты. А конкретного про деньги ничего так и не сказали. Два года прошло, а все то же самое.

Я пошла к Соне в комнату и заплакала. Мне было жалко родителей. Жалко, что им досталась такая дочь, которая двух слов связать не может. Что зарплату не платят. Что я ничего не могу сделать.

– А почему ты завучу не сказала, что всю эту фигню с ксероксом Фед устроил? – спросила Соня. – На ксерокопии ведь видно, что это две разные руки, что там не только твоя!

– Да я вообще ничего сказать не могла, не то что про Феда.

– Фед все-таки козел.

– Я же говорила, что с болтунами лучше не связываться.

– Расскажи все завучу и директору.

– Нет, ты не понимаешь. Это ощущение немоты похоже на то, как когда во сне хочешь говорить, а открываешь рот – и ничего не слышно. И ты уже даже сказать ничего не хочешь, потому что знаешь: ничего произнести не сможешь. Как будто рот и не для речи. То есть вот это мое состояние молчания кажется естественным, а говорение – дискомфортным. Речь – это какое-то необязательное усилие. Да и с большинством мне вообще говорить неинтересно. Только с близкими. Можно заговорить, если надо что-то спросить, что-то узнать. В практических целях, так сказать. А еще надо со всеми здороваться, этого я вообще не выношу.

– Тоже не люблю. Особенно если на улице кого-то встретишь.

– Я вообще могу даже на другую сторону перейти специально. Мне реально трудно здороваться со всеми подряд, а люди думают, что я высокомерная и все такое. Ладно еще, если просто поздороваться, но вот это вот «как дела», когда всем на самом деле пофиг. Зачем они спрашивают тогда?

– Из вежливости. Язык часто используют для вежливости. Женя, ты просто уже привыкаешь к самообщению, и тебе теперь никто не нужен. Не потому, что ты не хочешь, а потому, что ты так привыкла.

– Потому что я физически не могу, понимаешь? Рот не открывается, когда нужно. Этот переход в другую школу снова все вернул. Какая-то рыбья жизнь.

– А я, кстати, где-то читала, что мы зря думаем, будто рыбы не говорят и не понимают звуков. Они как-то там коммуницируют. А немые – это, оказывается, жирафы, прикинь? Но другие исследователи говорят, что это миф. Просто жирафы общаются на таких частотах, которые люди почти не воспринимают. Какое-то низкочастотное гудение или что-то такое, в общем, я не все поняла. Причем только по ночам они так общаются. Гудят по ночам.