Сейчас Наташе было не до песен, под бдительным взглядом Надежды ей пришлось пропихнуть несколько ложек супа и ещё запить молоком. Нужно поговорить с Надеждой, как ей всё рассказать, скрывать больше нельзя. Она тяжело вздохнула, Надежда поняла настрой своей хозяйки.

– Валечка, ты ступай в свою комнату, отдохни, нам с мамой поговорить нужно.

Надежда стала собирать посуду, потом села напротив Наташи.

– Ну, говори уже, что стряслось-то, вся ведь не своя.

Наташа обречённо посмотрела на Надежду, тяжело вздохнула и произнесла:

– Я, я сразу не сказала, понимаешь, Наденька.

Она подняла руки к вискам, потом судорожно стала мять в руках салфетку.

– Тадеуш не в командировке, его, как Якова… забрали по обвинению, и его уже просто нет.

– Как нет? Ты что несёшь-то?

Набрав побольше воздуха, она выпалила дрожащим голосом:

– Надя, его убили. Кто-то нажал на курок револьвера, всё очень просто, так и с родителями было. Был человек, и нет человека. Ну, а я тетерь – жена врага народа.

Судорожно глотая слёзы и горько ухмыляясь, она продолжала:

– Моё положение сейчас крайне неустойчиво, со мной может произойти всё что угодно. С женой врага народа церемониться не будут. Тебе не стоит общаться с нами, мы тебе можем навредить.

Наташа обхватила голову руками, зарыдала.

– Господи, лучше и мне пулю в висок, так было бы легче, вместе прикопали бы, так и хорошо. А теперь как, я не знаю. Надя, как жить? А главное, за что? Добрее, умнее я и не знала никого. Он никогда не позволял себе человека в неловкое положение поставить, а уж обидеть или унизить, об этом и говорить нечего, воспитан так. Тадеуш – враг народа, глупость несусветная. Кому враг? Наверно, тому, кто хотел сесть на его место или что-то в этом роде. Кому-то нужно набить себе карманы, побольше урвать и всех затоптать, чтобы не отчитываться. Уверена, его арест напрямую связан с переносом столицы в Могилёв. Уж слишком много возни вокруг этого. Тадеуш сам не свой был уже полгода. И кругом одни враги народа, да ведь и Якова неспроста забрали, под мужа копали. Грех на нём, но о покойниках плохо не говорят, не каждый выдержит такие испытания, что-то он подписал. Его заставили написать, били наверняка, чтобы долго не прожил. Теперь всё равно, мужа уже не вернёшь.

Каждое слово, которое произносила Наташа, давалось ей с большим трудом, но сказать нужно, и она говорила. Когда она закончила, подняла на Надежду глаза и просто застыла в нерешительности.

Надежда обхватила лицо обеими руками. Наполненные слезами глаза стали круглыми от услышанного ужаса. Она тихо стала раскачиваться:

– Господи, какого мужика извели, гады, гады, сволочи! Что же это делается?! Кормильца, защитника нашего, опору нашу! Где ж защиты искать?

Наташа подошла к Надежде и нежно обняла её:

– Тише, тише, Наденька. Соседи не должны ничего знать. Какой защиты? Если я высунусь ещё раз, меня – по этапу, детей – в интернат. Если бы я была одна, я так и поступила бы, всё легче, быстрей загнёшься. Детей жалко, я должна их вырастить, уберечь, может, у них всё будет по-другому. Хотя с таким клеймом будет трудновато.

Наташа присела на край стула, не в силах больше стоять.

– С каким ещё клеймом, ты спятила, я не пойму что-то?

– Да, люди клеймить будут, люди у нас хорошие и не очень, мне сегодня, кажется, так сказали.

Надежда от возмущения вся раскраснелась:

– Я таким людям-то быстро зубки подровняю, за мной не заржавеет, ты знаешь!

– Наденька, да тебе от нас подальше держаться надо, ты хоть это понимаешь?

– Ну, ты скажешь тоже, затряслась вся от испуга, в туалет вприпрыжку побежала. Я вас не брошу, детей в обиду не дам, да без меня вы совсем пропадёте. А вместе всё легче будет, что-то придумаем, мы справимся.