Но кроме этого было что-то ещё…

Клементина осознала это «что-то» в тот момент, когда он, подняв голову, взглянул ей в глаза:

– Отчего вы так смотрите на меня, дитя моё?

Она смутилась.

– Простите. Я… Почему-то лицо ваше кажется мне очень знакомым, отец мой.

Иезуит улыбнулся. После небольшой паузы ответил:

– Возможно, мы когда-нибудь встречались?

– Нет-нет, – покачала она головой, – это совершенно исключено. Всю свою прошлую жизнь – до того, как оказалась здесь, в Квебеке, – я прожила в Аквитании, в старом замке на берегу Гаронны. И никуда из него не выезжала. Так что… я не думаю, святой отец.

Отпустив её руку, он поднял голову. Огляделся. Поискал кого-то взглядом. Нашёл, развёл руками – ну что там?

Мальчик, одетый в чёрный костюм, единственным украшением которого был белоснежный воротничок, подбежал к ним с виноватым видом. Подал иезуиту кружку с водой.

Тот усмехнулся:

– Рotius sero quam nunquam2, дитя моё?

Мальчишка закусил губу.

– Da veniam, mea pater3.

Иезуит повернулся к Клементине.

– Я вижу, что вам уже лучше. Но всё же выпейте.

Поднёс воду к её губам. Пока она пила, продолжал придерживать кружку за днище. Потом выпустил её из рук, поднялся.

– Я сейчас вернусь. Дождитесь моего возвращения, мадам.

Клементина кивнула. Обхватила кружку двумя руками.

– Он очень добрый, – прошептал мальчик.

– Кто?

– Отец д`Эмервиль.

Клементина подумала – добрый? Возможно. Но если бы её спросили о впечатлении, которое произвёл на неё этот иезуит, она в первую очередь сказала бы, что он умный и необычайно проницательный. Когда он смотрел сейчас на неё, ей казалось, он проникает взглядом, сознанием своим в каждый уголок её сердца. Не намеренно, нечаянно. Потому только, что так устроен. И Клементина подумала даже, что это, должно быть, чрезвычайно неудобно – видеть всякое движение души собеседника. И собеседнику тому случайному – неудобно, неловко. Не убережёшься – и всякая твоя мимолётная, возможно, неприглядная, предосудительная мысль, которую ты, едва осознав, в иное время в зародыше бы уничтожил – уже стала чужим достоянием. И не откажешься от неё, не отречёшься.

Клементина смотрела, как отец д`Эмервиль подошёл к ожидавшему его у алтаря епископу, что-то сказал ему. Монсеньор де Лаваль бросил взгляд в её сторону. Коснулся рукава собеседника, ответил. Иезуит улыбнулся, соглашаясь.

Епископ подозвал убирающегося в храме мальчишку. Выслушав приказание, тот кивнул и сломя голову кинулся из церкви.

Увидев, возвращающегося иезуита, Клементина приготовилась подняться. Вспомнила о кружке, которую продолжала держать в руках. Протянула её мальчику.

– На, возьми. Спасибо тебе. И прости, что заставила тебя ждать.

– И вы тоже добрая, – шепнул мальчонка, взглядывая на отца д`Эмервиля.

Тот повёл рукой – ступай. Покачал головой, отмечая движение Клементины.

– Посидите немного. Сейчас подадут экипаж.

Слова его произвели ровно обратный эффект. Она подскочила:

– Что вы, святой отец! Не надо. Я вполне в состоянии дойти до дома сама.

Он улыбнулся:

– Не сомневаюсь. Но его преосвященство считает, что лошадям не мешает размяться.

Ей ничего не оставалось, как вновь послушно опуститься на скамью. Клементина ждала, что повиснет неловкая пауза – состояние стеснённости стало для неё привычным, – однако отец д`Эмервиль, похоже, был гораздо более умел в части ведения светских бесед, чем можно было предположить. Он заговорил – тихо, тоном почти интимным. Говорил о подготовке города к предстоящим праздникам, о желании его преосвященства, монсеньора де Лаваля, открыть в Квебеке церковную семинарию, о детях – о том, как будет хорошо, когда у них появится возможность получать на этой земле образование.