*

Клементина выбрала себе духовника – маленького, круглолицего священника с добрыми глазами. Он, в самом деле, был необычайно добродушен и мягок. Клементина с радостью открывала ему своё сердце. И немало времени проводила рядом с ним.

Он рассказывал ей о жизни в Квебеке. Говорил об индейцах.

Однажды Клементина уговорила его взять её с собой в индейскую деревушку, расположенную у самых стен города. На небольшой и относительно ровной площадке, примыкающей к расщелистой, как обломанный драконий зуб, скале, тянулись, разделённые широкими полосами свободного пространства, длинные дома из коры вяза. У домов играли дети. Матери их сновали туда-сюда: следили за детворой, готовили на кострах еду. Старуха, расположившаяся у входа в один из домов, какое-то время пристально смотрела на Клементину. Потом поманила её к себе.

Клементина приблизилась. Старуха взяла её за руку, долго вглядывалась в лицо. Затем произнесла что-то – коротко, резко, будто выплёвывала из себя слова. Смотрела настороженно, колко.

– Что она говорит? – спросила Клементина у священника, стоявшего рядом.

Тот перебросился со старухой несколькими фразами. Потом пожал плечами:

– Говорит, что вам лучше держаться подальше от их домов, чтобы не пришлось выбирать между преданностью дому и преданностью народу.

– Что это значит?

– Не знаю.

Клементина улыбнулась старой индианке. Потом обернулась к священнику.

– Научите меня говорить на их языке, – сказала вдруг.

Он удивился:

– Вы хотите знать язык гуронов?

Услышав ответ, покачал головой:

– Не знаю, возможно ли это.

– Почему вы сомневаетесь, святой отец?

– Чтобы говорить с индейцами, мало знать язык, надо научиться мыслить как они. Видите ли, дитя моё, мы очень… очень сильно отличаемся от них.

– Так ли сильно? – улыбнулась Клементина, глядя на то, как мальчишки – юркие, темноволосые – играли у одного из домов в мяч. – Если судить по их играм, мы должны были бы говорить на одном языке.

Священник покачал головой:

– Вы ещё мало знаете.

– Должно быть, – согласилась Клементина. – Именно поэтому я и прошу вас, святой отец, помочь мне узнать больше.

*

Клементина была настойчива. Силу этой настойчивости – Оливье де Лоранс, впрочем, называл её упрямством – отец Моризо узнал очень скоро.

Клементина ходила вместе с ним по индейским деревушкам, облепившим со всех сторон Квебек. Пока иезуит завоёвывал души гуронов и абенаков, пока он исповедовал и отпускал грехи уже обращённых индейцев, она играла с индейскими детьми. Общалась с помощью жестов и нескольких, уже известных ей, слов с индианками.

Собираясь в гости, Клементина непременно прихватывала с собой из дома лакомства, угощала ими детвору. Довольно скоро индейцы привыкли к этой странной белой. Дети, едва завидев, бежали к ней – знали, что она непременно угостит их чем-нибудь вкусным. Женщины не возражали, когда она подсаживалась рядом. Смотрела внимательно, иногда бралась помогать: помешивала варившиеся в котелке бобы, когда матери отвлекались на шалунов-детей; перебирала коренья, связывала их в пучки; смотрела, как женщины занимаются выделкой шкур – вымачивают их, обезжиривают, очищают скребком. Этого, последнего, касаться ей не позволялось. Да она и не стремилась. Смотрела только. Интересовалась.

– Ваше сердце открыто людям. Это хорошо, – сказал ей однажды отец Моризо, застав её за «беседой» с очередной индианкой. – На этой земле нельзя иначе. Отторгая – не выжить.

Иногда Клементина приходила в храм между службами, иногда задерживалась по их окончании. Ей нравилась гулкая тишина собора, прерываемая лишь лёгкими шагами служителей да тихим их покашливанием. Нравился свет, лившийся из узких окон вверху, лики ангелов, обращённые к ней. Нравился покой, снисходящий на неё, когда она пребывала в стенах храма. Звуки органа, голоса певчих, запах ладана – всё это действовало на неё умиротворяюще.