В кинозале было битком народу. Помахав рукой знакомым пацанам, я уселся поудобнее в кресло и начал смотреть кино, грызя бумажный стаканчик, оставшийся от мороженого. В тот момент, когда робот номер 5 раздавил Кузнечика, до меня наконец-то дошли слова Бабая о редиске и Радживе Ганди.

Квадратная мусороуборочная машина с огромным красным транспарантом, закрепленным вдоль кузова, двигалась впереди колонны. Люди с праздничными бантами, плакатами, портретами, флагами и цветами тянулись за ней, подстраивая свой шаг под движение «мусорки». Сначала шли друг за другом красиво, не ломая строй по краям. Демонстранты то и дело, словно по указке, одновременно поднимали руки вверх и махали, выкрикивая лозунги и заготовленные речовки. Со стороны главной площади фоном доносилась музыка. Сидя на плечах дяди Наума, я тоже вскинул руки и заорал: – Мир! Труд! Май! Слава КПСС!

Дядя Наум, не сбавляя шаг, снял меня с плеч и, держа за подмышки, сказал:

– Сейчас отцу с матерью отдам! Вон за трактором шагают.

Я посмотрел вперед и заметил отца – он нес огромный портрет Ленина на шелковой ткани. Владимир Ильич, похожий на черную головешку, вырывался из алого пламени мирового костра. Алое пламя колыхалось на ветру, и головешку постоянно затягивало обратно в костер, что не давало ей окончательно потухнуть.

– Не буду больше, – пообещал я дяде Науму и попросился снова к нему на плечи.

Колонна свернула с улицы на главную площадь и, обогнув фонтаны, вышла к городской трибуне, на которой стояли дядьки в серых плащах и фетровых шляпах. Я замахал им пучком гвоздик.

– Мимо президиума, – раздался из динамиков красивый твердый мужской голос, – шествует колонна конструкторского бюро «Целинпрогресс». Рабочие этого бюро неоднократно побеждали во всесоюзных конкурсах и состязаниях. Разработанный ими аппарат усиленного доения признан наиболее успешным в данной области сельского хозяйства и животноводства. Удои молока уже в этой пятилетке будут удвоены! Ура, товарищи!

Наша колонна вздрогнула и, повернув голову в сторону президиума, выкрикнула троекратное «ура». Дядьки в фетровых шляпах вяло помахали нам в ответ, о чем-то переговариваясь между собой. Музыка сменилась на «Утро красит нежным светом…», и диктор объявил следующих за нами работников другого производства, которые пришли в этот день поздравить президиум.

Обернувшись назад, я увидел ползущий в глубине колонны красочный макет комбайна, сделанный из фанеры. Комбайн ехал задом наперед и постоянно отклонялся в сторону президиума. Его поправляли на ходу, подталкивали руками, не давая сбиться с пути окончательно.

– Хлеборобы, – голос из динамика возвышенно произнес это слово, – наши заслуженные первоцелинники! Наша опора и надежда! Обязательства о сборе более ста центнеров с гектара выполнены! Целинная пшеница в очередной раз доказала свое превосходство! Ура, товарищи!

– Ура! – заорали хлеборобы и, поднимая руки вверх, замахали искусственными рыжими колосьями пшеницы.

В этот момент комбайн осел на асфальт! Строй сбился. Идущие следом труженики уперлись в него, и комбайн под давящей массой пополз в сторону трибуны. Полз он красиво. Передняя часть, где должна была быть жатка, оказалась сзади, и, разваливаясь на глазах, комбайн тащился, словно подбитый танк, прямо на людей в фетровых шляпах. Его понесло юзом, изнутри, как танкисты из горящего танка, поочередно выбегали комбайнеры. В руках у них были граненые стаканы.

– Добухались, – весело сказал дядя Наум, – их там десять человек шло. Литра три вылакали небось.

Комбайн остановился, не дотянув метра два до президиума, подбежавшие к нему люди вытащили из-под фанерных обломков за ноги двоих мужиков. Люди в фетровых шляпах сбились в кучку и стали похожи на стайку голубей, к которым крадется кошка.