Я посмотрел на маму. Она стала цвета мела, который я кушал по утрам в садике, тыря его с доски.

– Ложусь тогда, – сказал я и сжал кулаки.

– Врет? – спросил врач маму.

– Врет, – еле выговорила она. – Значит, можем идти?

– Вот это ему давайте по вечерам. – Анатолий Иванович протянул маме бумажку. – Ничего серьезного. Травяные отвары.

На выходе мама чуть задержалась и, обернувшись, спросила:

– Дядю Наума изолировать?

– Зачем? – удивился врач. – Пусть ходит. Ко мне через месяц. Посмотрим, что получится… Давай, читать учись, – подмигнул мне Анатолий Иванович и обтер свою лысую голову носовым платком.

Дома перед сном мама протянула мне какую-то горькую жидкость, пахнущую травами. На поверхности отвара плавали мелкие оранжевые лепестки.

– Как называется? – поинтересовался я.

Мама прочитала название на лекарственной коробке.

– Календула или ноготки.

– Так ноготки или календула?

– Тебе что больше нравится? – Мама погладила меня по голове. – То и выбирай.

Я посмотрел на свои пальцы.

– Ноготки, наверное.

– Не врешь? Помнишь, что дядя доктор сказал?

– Не вру, – ответил я и, пожелав маме спокойной ночи, укрылся одеялом.

Ночью за стеной орал дядя Наум, призывая Горбачева называть вещи своими именами.

Своего деда я называю Бабай. По-татарски значит «дедушка». А бабушку называю Абика, что в переводе означает «бабушка». Больше слов на татарском я не знаю и вот сижу учу их с Бабаем на кухне, пока Абика печет пирог – балиш.

– Исенмесез, – говорит он мне, покачиваясь в кресле-качалке, – как будет?

– Привет, – отвечаю я.

– Какой тебе «привет»! Совсем ты двоечник, что ли? «Здравствуйте» будет.

– Ну, здравствуйте!

– Ати?

Я поднимаю глаза к потолку и делаю вид, что вспоминаю. На самом деле я не помню, как переводится «ати», но зато помню, во сколько в кинотеатре «Октябрь» начинается сеанс фильма «Короткое замыкание», который я уже посмотрел пять раз и могу увидеть в шестой, если правильно отвечу на все вопросы Бабая.

– Так как будет ати? – спрашивает он.

– Папа, – наугад отвечаю я и попадаю в точку.

– Молодец, балам[1]! – радуется Бабай и что-то говорит по-татарски Абике, затем поворачивается ко мне и протягивает лист бумаги с ручкой. – Теперь сочинение на тему «Родной город».

Бабай забыл, что я не умею писать и читать, могу только говорить, и об этом ему напоминает Абика:

– Ана алты ел. Не умеет еще.

– Тогда я буду писать, а ты начитывай. – Бабай заносит ручку над листом и приготавливается записывать.

– Город наш небольшой… – в поисках образов для сочинения я выглядываю в окно, выходящее на реку, – стоит на красивой реке Ишим. По Ишиму плавают люди и лодки с парусами. Мы купаемся в реке каждый день, когда тепло, хотя и не умеем плавать…

– Не спеши! – Бабай протирает платком очки. – С чем лодки были?

– С парусами, – говорю я и продолжаю «начитывать»: – Вечерами мы с папой катаемся на катамаранах или рыбачим. Однажды мы с ним прыгали с моста, который он называет «Висячка».

– Маскара[2]! – повернулась к нам Абика. – Ты слышишь, что он говорит?

– Катамараны и рыбачат… – Бабай не успевает записывать за мной. – Дальше что?

– Дальше мы делали плот и спускались по Ишиму с дачи до поселка Кирова и пели песню. – Я встал из-за стола и громко пропел, подражая эстрадному певцу Кобзону: – «А ты не плачь и не горюй, моя дорогая, а если в море утону – знать, судьба такая!»

– Астагфирулла[3]! – воскликнула Абика.

Бабай окончательно отстал и, прекратив записывать мой бред, снял очки.

– Такое ощущение, что мы не на целине живем, а в морском порту. У нас что, в городе, кроме твоего Ишима, больше ничего нет?.. Вот Ишим прошел через город, и что дальше?