УС1

***

Ночью погода испортилась. Небо, еще вчера ярко-синее, высоченное и бездонное, затянули низкие серые тучи, зарядил мелкий, противный дождь.

Работавшие на палубе матросы нарядились в непромокаемые штаны и куртки. Каски, обязательные при разгрузочно-погрузочных работах с применением крана, они надели поверх капюшонов.

Похолодало. Еще вчера они с Новаком работали с открытым на всю иллюминатором, а сегодня пришлось оставить только небольшую щелочку – на камбузе было холодно даже с работающей плитой.

К обеду вышли в море. Им предстояло отвезти оборудование на одну платформу, потом забрать что-то с другой. По возвращении в порт “Кассиопею” загрузят под завязку, и она отправится в длительное путешествие аж на три недели, а там и закончится контракт Бьярне.

Рич регулярно писал в мессенджер. Первую неделю осторожно интересовался, не жалеет ли Бьярне о том, что заключил контракт и сунулся в море. Во вторую, когда Бьярне отослал ему целую дюжину фото и одно видео, снятое во время шторма, градус беспокойства агента возрос в несколько раз, а его вектор сменил направление на сто восемьдесят градусов.

“Надеюсь, ты не решил, что эта работа – предел твоих мечтаний,” – сквозило в каждом сообщении Рича.

Бьярне пару раз сделал вид, что не понял намеков, а потом напрямую спросил, а что такого плохого в работе моряка. Рич тут же пошел на попятную, убеждая, что нет, ничего. И вообще, он о Бьярне заботится, ведь если тот сорвется из Голливуда прямо сейчас, то станет банкротом – студии оберут его до нитки за сорванные контракты. Бьярне тоже сбавил обороты и заверил агента, что если он и соберется бросить актерскую карьеру, то сначала отснимется во всем, на что подписался.

Джим в выражениях не стеснялся, хотя они списывались с Бьярне всего раз. Фото и видео вызвали у него “восторг, охренение и опупение”, а от зрелища шторма он “возбудился, почти кончил и чуть не обоссался от страха”. Бьярне отослал ему “заборчик” из ржущих смайликов и голосовое с благодарностью за наводку с работой. Джим тут же ухватился за слова и заявил, что в следующий его приезд они питаются у Бьярне блюдами, сотворенными его руками.

“Не раньше, чем ты подпишешь отказ от претензий”, – написал ему Бьярне.

Хотя теперь он вполне мог накормить друга салатом. Главное, заправкой не отравить.

– Опять качает, – Новак раздраженно цыкнул, вырывая Бьярне из размышлений.

– Хорошо хоть не голова-ноги, – прокомментировал Бьярне.

Новак не ответил. Он грохотал металлическими планками, устанавливая их в специальные пазы на плите. Планки образовывали клетку, не давая кастрюлям и сковородкам упасть на пол. А от того, чтобы еда не выплескивалась вверх, спасали тяжелые крышки.

Бьярне не стал лезть с разговорами – уже привык, что из Новака слова клещами надо тащить. Тем более что кок был не в своей тарелке с момента их “увольнительной” в порту.

Повар и не в своей тарелке… Бьярне рассмеялся сотворенному им каламбуру и принялся за невероятно важное дело – разделку сельди. Такое Новак ему еще не поручал, и Бьярне даже немного волновался – премьера как-никак.

Борясь с рыбными костями, он размышлял о том, что по иронии судьбы ему удалось найти подход ко всем на “Кассиопее”, кроме того, с кем непосредственно ему приходилось работать. Даже капитан и старпом были не прочь поболтать, а выходы на палубу Бьярне теперь уже официально разрешили даже в море. С одним только уточнением: не в одиночку и не в шторм.

Ну, в шторм бы Бьярне и сам на улицу не сунулся – один раз его увидев, он теперь осознавал, насколько безжалостна природа в своем безумии и как слаб на ее фоне человек.