Приняв и став речистыми,
Болтаем о своём.
Про сплетни и про вымыслы,
Про тяжкий сельский труд,
Про то, как детки выросли
И как теперь живут.
Как шофёр Васька Плотников
Порвал свой бюллетень,
Как бесы водят путников
В подобную метель…
В пристройке, толью крытою,
За стенкой у печи,
Вздохнёт корова сытая,
Да кочет прокричит,
Да вьюга за окошками
То свистнет гаммой швов,
То бросит в стекла крошками
Неразбериху слов…
И вдруг над партитурою
Щемящий душу звук,
Как будто деву юную
Заплёл в сетях паук!
Как будто соло ведьмино,
Как будто ИЛа взлёт!
Пришельцы ли? Соседи ли?
Да кто же так орёт?
Как кошка, дверью сжатая…
Иль как на рану – йод…
Хоть вроде и поддатый я,
А все же жуть берет.
В окне огни забегали
Откуда-то извне…
А баба Нюра белая
Тихонько шепчет мне:
– У Мишки ли у Жарова
Топерь жена родит?
Аль бес какой пожаловал?
Поди-ка погляди!
«Поди»… Теперь не лето ведь:
Метель, темнища, глушь…
Застынет и омлет, и снедь…
Да боязно к тому ж…
Пойду… Напялю ватник я,
Скажу себе: «Не трусь!»,
Ремнём широким стареньким
Потуже затянусь.
Морозиться негоже мне,
Как юному хлыщу:
У шапки с верхом кожаным
Я уши опущу,
В сенях надену валенки,
Перекрещусь, как Мень,
Возьму топорик маленький
И суну за ремень.
Встав на пороге вечности,
Молитвы в нос сопя,
Пойду спасать от нечисти
И Землю и себя,
И бабу Нюру милую,
И наше существо…
О Господи, помилуй мя
В твоё-то Рождество!
О весне и птичьих языках
Сократив ребро квадрата,
Я как памятник стою
И, опѐршись на лопату,
Птичьи звуки ухом пью.
Уж полдня без перекура…
Отдыхаю – не взыщи.
А на сенцах баба Нюра
Керогазом варит щи.
Куща музыкой объята:
Птички празднуют весну!
Словно малые ребята
Веселятся и бесну…
Над ветвями яблонь вьются,
А над домом – так кишат!
Чьей породы, как зовутся
И о чем весенний гвалт?
Воробьи… Вон сколько село…
Этих – в городе не счесть.
Да и здесь все больше – серых,
Но цветные тоже есть.
Не сказал бы, что уж франты:
Ярких красок в перьях нет…
Но галдят, как оркестранты,
Проверяя инструмент.
Как поэты на Стихире,
Восхищаясь лишь собой,
Верещат в весенней шири
Кто взахлёб, а кто – волной,
Кто – каким-то темпом рваным,
Кто вдруг – россыпью, подряд…
Тимпанальные мембраны
Натянулись и звенят.
Разобрать их без натуги
Я, конечно, не берусь,
Но, скорей всего, пичуги
По привычке славят Русь.
Как кому, но мне вот лично
(Многим это не понять),
Так хотелось бы – по-птичьи…
Или чей язык узнать.
Воробьиный, соловьиный…
Ну, вороний, наконец!
Вот скажи, о чем со сливы
Надрывается певец?
Мал-малёк! Не видно крошку,
А свисточек – ого-го!
То ли он зовёт подружку,
То ли друга своего?
Музыкалит – чище Верди!
Прям будильника завод!
Может, в листьях тварь заметил
И обедать всех зовёт?
А вон тот – головкой вертит:
Подзывает писком мать?
Говорят, что после смерти
Птиц я стану понимать…
Чу! А это – прям от сердца!
Вот где музыки полет:
Баба Нюра мне из сенцев
Тоже звуки подаёт.
– Эй, поэт, – поёт бабуся, —
Щей? Аль блинчик налегке?
– Щей!!! С блинками…
………………………………….
Славлю Русь я!
Вслух!
На птичьем языке!
Яя-яя-Я, яя-Я, яя-Я-я! О-о-о-о-О!
Восьмую неделю, как дождичка нет…
Ну и лето пришло – хуже омута:
Солнце жжёт от зари до зари…
И, проказой природною тронута,
Запаршивела кожа земли.
Вся потрескалась, щерится ранками,
И, забыв поясничный свой зуд,
Из пруда вечер весь, спозаранку ли
Бабы грязную воду несут.
Уж по пруду колеса тележные
Ободами наружу торчат…
Лишь сочится водичка по-прежнему
В срубе дальнем у Нюрки Собчак.
Посвернулись листочки рулончиком,
Поселив в паутинах блоху,
И висит недожаренным пончиком
Плод незрелый на самом верху.
Нам Беляев, погоду поведавший,
Не елеет запекшихся ран…
Крестный ход на неделе на следующей
Обещает отец Феофан.
Вокруг церкви и прямо на улице,