Когда автобус остановился, ба стянула её с сидения и потащила к кусающимся дверям, на ходу громко предупреждая водителя, чтобы он ни дай Бог не закрыл их, и не придавил несчастную женщину и ребёнка. Отогревшиеся от мороза щёки на холоде снова вспыхнули двумя красными солнцами. Они горели, жглись, пощипывали кожу, но маленькая Иванова всё равно ими гордилась. Редкость же – солнца появлялись нечасто, только после холода или от злобной жары. Правда как-то раз папа взял две половинки свёклы и натёр ей щёки. Получилось очень похоже. А потом папа умер.

Маленькая Иванова знала, что это не так, и никому не верила. Не помогало даже то, что бабушка, отметая все советы мягкосердечных соседок, прямолинейно говорила – папа умер. Что такое умер? Что значит умер? Умер, как в сказке? Умер – значит пройдёт все испытания, искупается в кипящем молоке и вернётся? Так умер? Потому что для маленькой Ивановой папа одним ранним утром всего лишь поцеловал её в макушку, клюнул маму в губы, ласково погладил выпирающий живот и ушёл на службу. Как всегда. В день, ничем не отличающийся от других. А через несколько часов прибежал какой-то запыхавшийся взмокший солдатик, стянул со лба засаленную пилотку, суетливо застучал в дверь и испуганно пробормотал:

–…повесился…

Мать даже не закричала – застонала – завыла волчицей и бросилась бежать из дома. Бабушка молча осела на диван. Маленькая Иванова осталась сидеть на ковре, собирая пирамидку из кубиков.

Потом были чёрные ткани на зеркалах и всех отражениях, раздражающие скрипы половиц от бесконечных ног; тихий, похожий на сирену, фоновый вой многоголосых женщин и зудящий шёпот, от которого хотелось кожу разодрать обкусанными ногтями.

–… какой молодой был…

–… второе дитё на подходе, да как только решился, дурак…

–… не любила его никогда, всю кровь высосала, стерва…

–… как жить-то, куда теперь податься…

–… да на кого ж остави-и-и-ил…

«Не оставил!» – хотелось выкрикнуть маленькой Ивановой. Потому что он вернулся. На второй день привезли отца, торжественно внесли и уложили в комнате, где спала бабушка с маленькой Ивановой: праздничного, нарядного, одетого в парадку. Ба присела к нему, погладила руки, затянутые в белые перчатки, своей съёжившейся, выдохнула тяжко:

– Сыночек.

И больше ничего не говорила. Так и сидела, не сводя взгляда со спящего отца. Маленькая Иванова тоже хотела взять его за руку. Но соседки окружили её зудящим шёпотом и увели. А вернули, когда похудевшая вдруг мама с одним торчащим из-под черного балахона животом пришла за ней и принесла красивое кукольное платье. Молча одела, причесала, придирчиво одернула складки, стряхнула пылинки. Потом взяла за руку и повела к автобусу, полному чёрных людей. Папа торжественно лежал посередине. А потом его засыпали хрустящей мёрзлой землёй, но маленькая Иванова на это не смотрела. Она разглядывала людей вокруг, которых было больше, чем тех, кто приехал с ними в автобусе.

Той же ночью, когда дом их окончательно стал пуст, а маленькая Иванова притворилась спящей, мама и бабушка сели на кухне. Жёлтый свет пробивался квадратным прямоугольником из-под двери. Тихие голоса зажурчали. Маленькая Иванова ловила фразы урывками.

–… сказали, что не выгонят, пока не рожу.

– Я им выгоню! Я к командиру дивизиона пойду! – погрозилась ба.

– …потом ещё дадут немного времени. Месяца два. Может, три. Ну, а потом…

– Потом в город вернёмся. Нечего думать, Елена… Квартира пустует. Никто тебя там не тронет – забыли уж все.

– Здесь же Ромка останется. Что люди скажут опять? Что бросила?

– Ты себя загубить хочешь? О детях подумала? Что им тут делать? Гнить так же, как и отец? – грозно гудела ба. Мать молчала. – Вот и нечего. Родишь, оклемаешься и уедем домой.