Когда он вошел, я без чувств упала на пол.

Ту ночь я проспала на кровати родителей, папа так и не сомкнул глаз, просидев рядом со мной до самого рассвета.

У него была куча срочных дел, я не должна была превращаться в его обузу.

Поддавшись моим настойчивым требованиям, он лично сел за руль и проделал чуть ли не семичасовой путь, чтобы к обеду доставить меня в университетский кампус.

Больше всего мне хотелось увидеть моего парня.

Когда он выходил из общежития, спеша на занятия, я преградила ему путь.

В тот момент меня вообще не волновало, есть у него занятия или нет, поэтому я чуть ли не насильно потащила его к нашему излюбленному месту свиданий с галереей, беседкой и озером. На озере как раз распустились лотосы, цветы радовали глаз, наполняя сердце безмятежностью. По обеим сторонам галереи свисали уже созревшие гроздья винограда. Все опоры беседки были уплетены фиолетово-красными цветками вьюнка, который разросся настолько обильно, что строение приобрело праздничный вид. Зайдя внутрь, я присела, а он остался стоять, приняв из моих рук то самое письмо.

Моя мама-директор полагала, что неправильно уносить правду с собой; ну а я посчитала, что будет очень плохо, если я прямо сию же минуту не донесу эту правду любящему меня человеку.

«Сию же минуту» означало безо всякого промедления.

А к чему медлить?

Я считала, что ни к чему.

И вместо того, чтобы рассказать все самой, я предпочла, чтобы он просто ознакомился с письмом.

Оно было на двух страницах. Прочитав до конца, он вернулся было к началу.

– Не нужно читать его дважды, – произнесла я.

Положив листок на каменный столик, он посмотрел на меня и, выдавив из себя странную улыбку, произнес:

– И правда, не нужно, все предельно ясно, ничего непонятного. Мне, собственно, и спросить не о чем. Но я не могу не сказать, что это весьма осложнило наши с тобой отношения. Действительно осложнило. Согласись, что, помимо отношений двух любящих людей, есть еще и отношения между семьями. Теперь я уже сам себе не хозяин. Не ожидал такого… Это прямо внезапно… Непросто, непросто. Мне пора. Нам лучше пока не встречаться…

Он сказал что-то еще, но я его уже не слышала.

Мир погрузился в оглушающую тишину. Под моим пристальным взглядом он вдруг развернулся и покинул цветочную беседку. Удаляясь, он так больше и не взглянул на меня.

Слез я больше не проливала. Я даже не страдала и не чувствовала никакой потерянности.

Моя душа вновь погрузилась в безмолвие.

Его звали Хань Бинь, самое обычное имя – я была уверена, что буквально через несколько дней окончательно его забуду, словно никогда и не слышала.

В университете я отпросилась, чтобы съездить в Шэньсяньдин.

Прошло десять лет, деревня преобразилась – на месте полей вдруг появились фруктовые деревья; дороги были закатаны в цемент; то тут, то там возвышались кирпичные дома, причем построенные не из глинобитного, а из темно-серого высокопрочного кирпича, да и черепица поменялась – вместо мелкой рыбьей чешуи теперь на крышах красовались волнообразные плитки крупного размера; какие-то дома уже были возведены, какие-то находились в процессе. И взрослые, и дети выглядели намного опрятнее.

Чудеса, да и только!

Кто бы мог подумать, что, вернувшись в Шэньсяньдин десять лет спустя, я без труда вспомню, как пройти к дому, в котором жил Хэ Юнван.

Хэ Юнвану – нет, теперь я должна называть его родным отцом – на тот момент уже шел седьмой десяток. Сколько конкретно лет, я сказать не могла, но определенно ему было за шестьдесят, при этом выглядел он старше, исхудал еще больше, чуть сгорбился, волосы его поредели, так что на вид это был облезлый щуплый старик.