Он был прав – я вдруг впала в ситуацию полной беспомощности. Основным моим занятием стала организация маминых похорон. Разумеется, это было большое, важное событие, однако я совершенно не помнила, как именно оно прошло. Казалось, я даже не слышала траурных речей. Уже потом папа рассказал, что все отзывались о моей маме очень высоко.

На четвертый день, когда папа просматривал в кабинете документы, я, наконец обретя спокойствие, зашла к нему и присела напротив.

Тогда меня еще удивило, как он может так спокойно погрузиться в работу.

Я попросила письмо, которое оставила для меня мама. Разумеется, я о таком не забыла.

Папа прикинулся, что ничего не понимает, и спросил, о каком письме речь.

Но под моим напором ему все-таки пришлось признать, что оно действительно было. Якобы он просто забыл, куда его положил, и тут же пообещал, что как вспомнит, так сразу отдаст.

Я восприняла это как отговорку и объявила ему об этом прямо.

Папа мгновенно вышел из себя и хлопнул по столу, не прочь что-нибудь швырнуть. Он даже поднял уже было стакан, но вовремя остановился.

– Я – твой отец! Ты – моя дочь! Ты потеряла маму, я потерял жену, мы одинаково страдаем! Почему ты не можешь войти в мое положение и пристаешь из-за какого-то письма?!

Он так разозлился, что позеленел, при этом я едва не попала ему под горячую руку.

Увернувшись, я уставилась на него твердым неподвижным взглядом.

Впервые в жизни между мной и отцом возникла такая неловкая ситуация, у меня, можно сказать, душа ушла в пятки.

Чем больше он распалялся, тем все становилось хуже – и тем сильнее мне хотелось увидеть письмо.

Наконец он согласился, отпер ящик стола, вынул письмо и положил на угол.

– Вот, читай!

Сказав это, он схватил портсигар и вышел вон.

Основное содержание маминого письма сводилось к следующему: ее всегда мучил тот факт, что я не являюсь ее родной дочерью. Но она решила, что будет неправильным уносить эту тайну с собой. Моя настоящая семья проживала в Шэньсяньдине, и я даже видела своего родного отца, это тот самый «дядюшка», что изранил себе ноги во время моего спасения. Если я хочу разузнать, как так произошло, что я стала Фан Ваньчжи, то лучше всего спросить о том у моих настоящих родителей. Разумеется, дабы не травмировать себя, я имею право ни о чем их и не спрашивать, не менять имени и продолжать жить вместе с приемным отцом, и дальше считая своим домом Юйсянь.

«Ваньчжи, ты должна быть твердо уверена: и твой папа Цзысы, и я – мы оба на сто процентов считаем тебя родной дочерью! Теперь, когда меня не стало, его любовь к тебе будет только крепнуть, и никак иначе. Ты в полном праве сама решать, какие отношения тебе иметь с родственниками из Шэньсяньдина, с папой Цзысы и с нашим домом в Юйсяне. К тому же я считаю, что твой выбор никоим образом не связан с моралью. В конце концов, что было, то прошло, вся эта правда о прошлом не должна отражаться на реальной жизни. Взять хоть твоих родных родителей, хоть приемных, такова была наша судьба. А смысл судьбы, какой бы короткой или длинной она ни была, – в том, чтобы действовать согласно зову своего сердца, всё остальное значения не имеет…»

В моем представлении, мама-директор была человеком, который гораздо больше руководствуется разумом, а не чувствами. Сквозь строки письма я почувствовала, насколько спокойной и сдержанной она оставалась, пока диктовала письмо отцу, она словно отдавала распоряжения подчиненным.

Это потрясло меня вдвойне – я была полностью раздавлена.

Позже папа рассказал, что услышал, как из комнаты донесся мой вопль, похожий на рев животного, оказавшегося на краю гибели.