Мама подарила нам густые золотистые волосы идеального медового оттенка, а папа – загар истинных испанцев, веснушки и карие глаза.

Именно этими глазами я теперь наблюдаю за игрой солнечных бликов в воде бассейна. Карла полусонно вздыхает, а я лениво потягиваюсь и сажусь на шезлонге.

– Поверить не могу, что завтра в это самое время мы будем сидеть на уроках. Все, лето закончилось. Наше предпоследнее свободное лето, – Карла со скорбным видом прикладывается к бокалу персикового сока, в который мы, незаметно от Люции, подмешали игристого, чтобы получить Беллини. – Прокатимся ночью до пляжа?

Мои губы расплываются в хитрой улыбке. Карла продолжает:

– Спустимся к морю, напьемся вина, отметим окончание прекрасного лета… проводим закат.

– Проводить точно не успеем, папа устраивает ужин для какого-то друга и его деток, – я хмуро гляжу на расплывчатую полосу горизонта. – Сегодня вечером у меня, судя по всему, будет роль няньки. Но я постараюсь отвязаться от этой мелюзги как можно раньше. Надеюсь, спать они ложатся в девять. Тогда я спихну их на Люци. И пока она будет читать им «горшочек меда8», я сбегу.

На лице Карлы застыл практически нечеловеческий ужас. Она бы никогда не согласилась нянчить чужих детей бесплатно и добровольно. Но я не могу отказать папе. Не могу просить у него за это новое платье или босоножки. Так нечестно. Мы пережили необъятную потерю и теперь навсегда стоим плечом к плечу.

– Сколько же им лет?!

– Понятия не имею. Но лучше бы мне освежить в памяти разговоры о Китнисс Эвердин и Гарри Поттере, – ухмыляюсь я, подливая еще вина себе в сок.

– Лучше научи их чему-то полезному, – Карла хихикает себе в бокал и вновь вытягивается на послеобеденном солнышке в своем красном, как тряпка тореадора, купальнике. Карла Рейна Аурелио-Лурдес – чистокровная испанка. Разбуди ее с похмелья, и она без запинки выложит свою родословную до десятого колена. У нее черные глаза-вишни, густые ресницы, лихо закрученные к облакам, и кудри до поясницы, блестящие на солнце, точно смола. Кожа золотистая, язык острее клинка, а голос звонче колокольного перезвона. Самая близкая моя подруга. Она знает и понимает гораздо больше, чем показывает.

Когда приезжает папа, Люция уже поднимает на уши весь дом. В кухне стоит такая дымовуха, словно в ней разом раскурили с десяток кальянов, на террасе в патио гремят приборы и тарелки: нанятый официант накрывает стол на пятерых. Меня трижды отправляют переодеваться:

– Шорты? Пресвятые плотники, я подумала, это трусы. Ты своим декольте ракушки ловить собралась? Серьезно? Шелковое платье? А почему сразу не пижама?

В результате я оказываюсь застегнута в полосатый комбинезон выше колена, а мои волосы заплетены в дурацкий колосок, чтобы быть с мелюзгой на одной волне.

Мы с папой сидим на верхней ступеньке стеклянной лестницы и целимся друг другу в рот «эмэндэмсом» под нервный тик прилизанной Люции в чистом белом платье на пуговках. Гости опаздывают, так что папа успевает рассказать о своей последней деловой поездке в Барселону.

Как раз там он и встретился с приглашенным сегодня другом, на чьем мальчишнике был, когда познакомился с мамой. Мужчина долгое время жил в Италии и только пару недель назад перевез свою семью обратно на родину, в Испанию. Они с папой много лет не виделись, но при встрече вновь оказались на одной волне.

Пока папа воодушевленно рассказывает мне о своей молодости, я изучаю его лицо и не скрываю восхищения. Какой же он у меня молодой, красивый и умный! Его светлые волосы еще влажные после бассейна, а глаза задорно блестят. Ему даже сорока нет, а он входит в сотню богатейших людей Испании. Его рестораны получают одобрение критиков и звезды Мишлен, а номера в отелях забронированы на месяцы вперед.