Перед трапезой он наградил Шпеера «золотым партийным значком», чем привёл того в ступор.

Во время обеда, на котором здесь за столом были конечно не только мы, Гитлер восторгался своей новой Имперской канцелярией: «Это самое чудесное в строительном деле: уж коли сработано, то остается памятник. Это сохраняется, это совсем другое дело, чем, к примеру, пара сапог, над которыми, конечно, тоже нужно потрудиться, но ведь их сносят за год-два и выбросят. А построенное останется и через века будет свидетельствовать о всех тех, кто его создавал».

Все ему поддакивали и подобострастно кивали…

После застолья он преподнёс Альберту акварель времён своей юности, произнеся при этом несколько робких слов.

Нарисованная им в очень для него тяжкое время, в 1909 году, она изображала готическую церковь, что должно было стоить ему тогда исключительно точной, педантичной и терпеливой работы.

Альберт совершенно был сбит с толку… Сдержанно поблагодарил и …похвалил работу. А Гитлер его похлопал по плечу, приняв его скованность, как полный восторг от такого дара.

Позже Альберт мне сказал, что «в этой мазне не чувствовалось ни малейшего индивидуального начала, ни один штрих не был проведен вдохновенно».

Покинув квартиру Гитлера, мы отправились с Альбертом в наш с ним любимый кабачок и за кружкой пива он мне рассказал забавную историю.

В старой Имперской канцелярии уже несколько десятилетий стоял мраморный бюст Бисмарка работы некоего Ренгольда Бегаса.

И вот… за несколько дней до освящения нового здания, рабочие при перевозке бюста уронили его, и у него отвалилась голова.

– Мне, Серж, показалось это недобрым предзнаменованием, – сказал мне с тревогой мой друг и пояснил:

– Как то Гитлер рассказал мне историю о том, что точно в день начала Первой мировой войны со здания берлинского главного почтамта сорвался имперский орёл.

Я удивлённо покачал головой, а Альберт добавил:

– Поэтому Серж, я замял это неприятное происшествие и с помощью другого известного скульптора изготовил точную копию, которую мы слегка потонировали чаем для придания старинности.

Затем мы с Альбертом окунулись в воспоминания и расстались заполночь.

Я отправился в наше полпредство…

На следующий день я познакомился с нашим полпредом в Германии -товарищем Мерекаловым.

Несмотря на небольшой стаж своей дипломатической работы, он показался мне глубоким и знающим.

Так на мою просьбу высказать своё мнение о ситуации в Германии, он сказал:

– Товарищ Козырев, за последнее время сильней, чем прежде, выпятились на первый план внутренние политические моменты жизни Германии. Нечто подобное наблюдалось и в прошлом году, когда примерно в это же время Гитлер решил приступить к активным внешнеполитическим мероприятиям.

– Вы, товарищ Мерекалов, имеете ввиду захват Австрии, а затем Судеты?, – уточнил я.

Он кивнул и продолжил:

– Совершенно верно, товарищ Козырев. Гитлер и сейчас, как и тогда, занялся сперва разрешением внутренних реорганизационных проблем. В этот раз зимнюю паузу он использует для выработки основных линий внутренней и экономической политики на предстоящий период, производя одновременно соответствующие перестановки внутри кабинета.

– Сейчас всё более подтверждается, что антиеврейские мероприятия, отрицательный политический эффект которых чувствуется даже в самой Германии, не говоря уже о загранице, диктовались в первую очередь экономическими мотивами.

Я удивлённо на него посмотрел, а он пояснил:

– Германскому правительству, товарищ Козырев, дозарезу нужны деньги не только для «нормальных» задач, но и для проведения их 4-летнего плана, всё более разбухающего в связи с намечаемым охватом им стран Юго-Восточной Европы, нужны деньги на освоение Австрии и Судет, постройку укреплений на западной границе, на осуществление маниакальных планов реконструкции городов, постройки новых зданий и прочего. Всё это, товарищ Козырев, согласитесь, требует грандиозных затрат, ибо всё строится на широкую ногу.