Доктор снова заглянул в полицейские каракули, хмыкнул, и с интересом спросил, – написано, что вас обнаружили жильцы квартиры… семейная пара с семнадцатого этажа. И вы им представились Максимом… Хм… можно поинтересоваться, почему Максим?

Этот вопрос вспыхнул в голове, будто красная тряпка. Волна эмоция и буря чувств сорвали плотину спокойствия и отрешенности. Да как он не понимает? Во всем случившемся виноват Максим! Это он, а не я, должен находиться сейчас в этой комнате. Он должен был проснуться на карнизе семнадцатого этажа – в одной футболке, между прочим, и шортах… дрожа и икая на холодном ветру.

Я попытался сконцентрироваться на этой мысли, и со всей объективностью донести ее до врача. Глядя в спокойное и безмятежное лицо, я сделал вывод, что доктор не слышит и совсем немного прибавил тон. Когда же и этот прием не сработал, вскочил на ноги и стал жестикулировать, глядя на доктора сверху-вниз.

Позади распахнулась дверь кабинета, появилось испуганное и бледное лицо медсестры. И тут же, как будто черти из табакерки, появились две округлые головы. Девушка подвинулась, и двое медбратьев, толкая друг друга, ворвались в кабинет. Меня схватили под локти и бесцеремонно усадили на стул.

– Максим, Максим, Максим, – выкрикивал я, глядя в пустое лицо одного из медбратьев, но тот пропустил оскорбление мимо ушей. А с другой стороны появился доктор, вместо авторучки он держал шприц с тонкой иглой. – Мак-сим, – обозвал я его в порыве отчаяния, а затем в плечо вонзилась игла. Тело обессилело, потеряло упругость. Безвольные руки, выглядевшие тонкими и чужими, впихнули в рукава смирительной рубашки.

Вот и максим, – подумал я, засыпая.

…

Спустя несколько дней, проведенных в больнице, мне удалось прийти в себя. Впрочем, временные интервалы проходили по-разному. Укол в плечо – кровать, привязанные руки, а следом за этим глубокий сон. Укол в ягодицу – вместо будильника для пробуждения, далее следовал завтрак и коридор. В просторном коридоре, под бдительным надсмотром нескольких санитаров, мужчины и женщины в смирительных рубахах шаркали по полу больничными тапками.

Шарк-шарк-шарк – будто взвод образцовых солдат, марширующих под тиканье огромного метронома. В знак протеста, я издавал собственное шарканье. Виснув язык и максимально сосредоточившись, принимался фанатично скрести ногами по истоптанному линолеуму, стараясь внести хаос в равномерный гул. Санитарам такое разнообразие не нравилось, и недовольные головы поворачивались ко мне.

…

– Как вы себя чувствуете, Сергей Петрович? – я сидел на койке в общей палате, а надо мной склонился незнакомый врач.

Не зная, что ответить, я молча пожал плечам.

– Хорошо, – сказал доктор. Его немолодое, морщинистое лицо отчего-то вызывало прилив доверия. – Очень хорошо, – добавил он, – в таком случае, предлагаю прогуляться.

Прогулка окончилась в незнакомом коридоре. Я не сразу понял, чем этот коридор отличается от множества других, виденных мной за последнее время. В этом коридоре блестело окно. Всего одно, но до чего же прекрасное! Забыв про смирительную рубаху и связанные руки, я, спотыкаясь, двинулся к нему.

На половине пути опомнился и остановился, и нерешительно повернулся к пожилому врачу. – Можно? – спросил я, с мольбой косясь в сторону окна.

Снаружи не было ничего интересного. Пустой двор, огороженный высоким забором, одинокие березы, и белый снег. Но ничего прекрасней я в жизни не видел. Я вдыхал полной грудью застоявшийся воздух, представляя себя, стоящим на снегу.

– Полагаю, сия крайность нам больше без надобности, – послышался голос за спиной, а следом за ним заскрипели тесемки.