Спустя секунду, хотя время потеряло значение, я стремительно мчался по темному тоннелю, заполненному отголосками незнакомых людей. Слышался шепот и обрывки разговоров, но языка говоривших я не понимал. Мой рассудок, подобно толщам воды, врезался в обрывки чужих воспоминаний, увязал в них, вырывался, и снова увязал. Чужие мысли и чужие эмоции, боль и страдания незнакомых людей пронзали душу, оставляя старые, загрубевшие раны.
Вместе с сознанием, боль испытывало и физическое тело. Шея почувствовала жесткую петлю, легкие задергались и загорелись в агонии, а через миг к венам прикоснулась холодная сталь. Меня снова вешали, в меня стреляли, цепляли крюками и бросали на разделочный стол.
Холод и жар слились воедино, подобные муки человек вынести не мог. В мозгу забилось одно желание – просто в одночасье перестать существовать. Всеми силами я стремился к небытию, пока не почувствовал на плечах чьи-то руки, и не услышал собственный крик.
– Все нормально, дышите! Все нормально, дышите! – словно мантру, повторял Максим.
Я больше чувствовал, нежели видел, как на шею опустилась тяжелая цепь. По спине разлилась волна блаженства, снова возникло желание жить. В висках пульсировало, в горле саднило, но мои легкие продолжали дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох. Сухой воздух обжигал пересохшее горло, но до чего же приятно было вдыхать.
Топот ног по деревянным ступеням заставил меня приоткрыть глаза. Взволнованный и раскрасневшийся – таким я профессора еще не видел – Семенихин, а следом за ним трое ребят, быстро направлялись в мою сторону. А я ухватил Максима за руку, и что-то пытался ему объяснить.
– Мы ошиблись, это был не призрак! – тихо проговорил Максим, глядя на Михаила Александровича.
– Фантом? Демон? – выдохнул профессор, но его глаза разглядывали меня. – Как себя чувствуете, Сергей Петрович?
– Демон, – вместо меня ответил Максим, – слабый… один из низших.
Повезло журналисту! Будет жить, – надо мной склонилось лицо Антона. – Встать сможете, или помочь?
…
И я продолжал жить. Почти две недели. Но душа постарела на тысячи лет. Несколько раз я вглядывался в зеркало, пытаясь отыскать старческие пятна и следы морщин, и сильно удивлялся, не замечая старения. Вначале второй недели я очнулся в кресле за письменным столом. Передо мной лежали листы для принтера, исписанные незнакомыми буквами и нечитаемыми словами. Справа – налево, снизу – вверх.
Спросите – что я сделал? Конечно же обратился к врачу! Нет, всего я ему не рассказывал – разве можно откровенничать о подобных вещах? Выйдя от доктора с рецептом от бессонницы, я попытался выкинуть все из головы. Конечно бессонница – а с кем не бывает? Таблетки помогли. Я засыпал, едва голова касалась подушки… а потом проснулся на карнизе семнадцатого этажа.
Сейчас
В полицейском участке, орущего и брыкающегося, меня передали заботе врачей. Высокий старик с уставшими глазами вежливо попросил меня не шуметь. Его манеры и интонация голоса напомнили профессора Семенихина, последнее помогло. Скорая ловко маневрировала в плотном потоке машин. Мимо грязного окна проносились улицы, прохожие, светофоры и здания.
На оживленном перекрестке водитель нагло вклинился в левый ряд, со стороны кабины защелкал поворотник. Шумный город остался позади, дома сменились на высокие деревья, изредка мелькали бетонные столбы.
– Куда вы меня? В областную везете? – глянув в окно, поинтересовался я.
– В областную, в областную, – закивал доктор, доверительно кладя руку на плечо. – Главное, не переживайте, все будет хорошо!
…
Через четверть часа, когда скорая помощь совершила крутой поворот и впереди показалось четырехэтажное здание, я начал догадываться, что мне бессовестно лгут. В областной больнице мне уже приходилось бывать, лет пятнадцать назад меня избавили от приступа аппендицита. Конечно, за полтора десятка лет внешний вид мог разительно измениться, но, если память не подводила, после операции я лежал в палате, находящейся на девятом этаже.