– Общество осудит? – улыбнулась она одним уголком губ.

– Скорее да, чем нет. Это не принято, если вы понимаете.

– О, да. Я понимаю. Даже представить сложно, как ещё дышу с вами одним воздухом. Но буду об этом вспоминать долгими зимними вечерами и рассказывать внукам, что однажды была знакома с миллиардером.

При слове «внуки» я снова помрачнел. Всё, что касалось потомства, вызывало во мне неистребимую горечь и желание упасть в депрессию, как в ледяную прорубь. А лучше кому-нибудь морду набить. Пар спустить, так сказать.

Мысленно я дал себе пинка, но это помогло слабо: отвратительное настроение продолжало отвоёвывать всё большие территории.

Чуть позже меня перехватили инвесторы и пара людей, заинтересованных в совместных проектах. На какой-то момент мне пришлось оставить Мэри Поппинс возле столика с закусками и пожеланиями не скучать.

Взглядом я перед ней извинился. Собственно, я мог себе позволить наплевать на всё и оставить Анну при себе, но ситуация требовала всё же ограничить круг лиц для обсуждения некоторых деталей.

Я ровным счётом ничего о ней не знал, а поэтому не хотел, чтобы лишние уши слышали мои разговоры.

– Не переживайте, Игорь Евгеньевич, – сказала она мне, присаживаясь на стул возле уютного столика. – Как раз есть шанс отдохнуть. Ноги гудят, – сказала она с милой улыбкой, а меня почему-то снова тронула её откровенность. Чистая какая-то, без дурацкого жеманства.

В общем, я её оставил и даже мысли допустить не мог, что враг не дремлет. Как-то был настолько уверен, что умею быть убедительным.

Когда же я освободился и отправился туда, где оставил Анну, взору моему предстала милая картина, которая ещё больше усугубила моё отвратительное настроение.

Рядом с Анной сидел Самоцветов.

– Настоящая фамилия у меня еврейская, – вещал он ей, улыбаясь. – Ну, наверное, несложно догадаться. А Самоцветовой была моя бабушка, очень известная актриса. Это её творческий псевдоним, который так и не стал настоящим именем: по паспорту она до самой смерти оставалась Розенфельд. А я сменил. Больше, наверное, в память о ней. Я бабушку очень любил. Она у нас замечательная была, с юмором, добрая, щедрая. Клад, а не женщина. Трое детей родила – папу и дядю с тётей.

Весь такой он хороший, этот Самоцветов, хоть к ранам прикладывай – заживут сразу, без медикаментозных ухищрений. И Анна ему благосклонно улыбается.

«Трое детей» – катализатор, который запускает во мне необратимые процессы. И всё бы ничего, но я прекрасно понимаю, почему он Мэри Поппинс окучивает. Из-за спора с Лепехиным. Всё ещё не теряет надежды обхватить своими лапищами тонкую талию и выиграть спор.

Вот интересно: а если его ладони не сойдутся? Выиграет он или проиграет? Спорили они на то, что он на талию посягнёт, или на то, что лапы его сомкнутся?

– Что ты тут делаешь? – грозно интересуюсь я и наблюдаю, как забавно хлопает ресницами Самоцветов. Сама простота и невинность. Воистину простодушный барашек, а я тут злой и жестокий Бармалей.

– Девушку развлекаю беседой, пока ты отсутствуешь. Такие красивые девушки не должны скучать в одиночестве, – заявляет он мне нагло.

– Спасибо за познавательный экскурс в ваше прекрасное плодовитое семейство, но я вернулся, и это МОЯ девушка, а поэтому я попросил бы оставить нас наедине, если тебя не затруднит.

– А если затруднит? – не двинулся с места Самоцветов.

Обнаглел вкрай. И пока я раздумывал, как ему доходчивей объяснить, куда он может пойти, пока я добрый, и на что нарывается, если я совсем разозлюсь, Мэри Поппинс без крови и драки разрешила не совсем простую дилемму.

– Спасибо большое за беседу, Самуил, но мне пора, – легко поднялась она со стула.