Итак, платье, надетое в честь праздника! Сборки, рукава-крылышки, притом двойные: нижнее крыло побольше – белое, а верхнее поменьше – желтое. И конечно бант! Я в детстве не любила банты на голове, но до сих пор обожаю эту нарядную деталь на одежде.

И вот я, нарядная, стою на катере, стремительно несущемся через всю гавань, где стоят корабли, украшенные разноцветными морскими флажками. Я переполнена чувством праздничности и торжественной ответственности, стою, не шелохнувшись, так как нахожусь рядом с офицерами, которые отдают честь командам моряков и офицеров, выстроившихся на палубах кораблей, мимо которых мчится наш катер. Я честь не отдаю, я знаю, что поднимать руку в военном приветствии можно только к козырьку форменной фуражки или к бескозырке. Я также знаю, что ряды разноцветных флажков на кораблях не праздничное украшение, как на новогодней ёлке. Каждый флажок – это слово или буква, поэтому каждый ряд флажков выражает приветствие или праздничный лозунг.

Вот и крейсер «Джурма». Нам спускают трап. Все поднимаются на корабль, а затем по узким гулким металлическим корабельным ступеням взбегают на верхнюю палубу. Меня никто не держит за руку. Я также как офицеры, живо бегу, совсем не прикасаясь к поручням. И под моими ногами металл ступеней корабельных трапов отдается таким же грохотом, как и у взрослых. Взбежав с одной палубы на другую, мы проходим быстрым шагом мимо матросов, при этом один из них обязательно громко выкрикивает: «ирра-а!» и все матросы замирают навытяжку. Я потихоньку спрашиваю у папы, отчего они все время выкрикивают мое имя. «А как же, – также потихоньку отвечает он, – ведь я сказал, что буду с дочкой». «Но откуда они знают, как меня зовут?» «Ну, это я им сказал», – еще тише с таинственной интонацией говорит папа. Мой папа самый надежный, самый справедливый, самый умный на свете. Но в данной ситуации я все-таки ощущаю какую-то неточность.

– Зачем ты ей голову морочишь! – упрекнула мама отца, когда я рассказала дома о своих впечатлениях, о празднике и о поведении матросов. – Ты не расслышала. Они просто-напросто кричали «смирно!», когда шли офицеры.

В воспоминаниях моей мамы Дальний Восток был самым лучшим местом на земле. Это можно объяснить тем, что там прошло ее детство, юность, начало зрелости. Ведь, как бы не было трудно, молодость есть молодость. Вспоминая какие-то давние эпизоды, она иногда говорила: «О том, что „жизнь стала лучше, жизнь стала веселее“, мы узнали только из песни». Или: «Не дай Бог, кому-то переживать голод! Как это страшно». Она всегда была своего рода диссидентом, хотя тогда не было в обиходе такого слова. Не любила комсомол, из рядов которого ее когда-то исключили как дочь «врага народа», и не захотела восстанавливаться в этой организации после того, как ее отец был освобожден. Всю жизнь она относилась довольно иронично ко всяким идеологическим лозунгам и кампаниям, а также и коммунистической партии. Впрочем, такое отношение не переходило на состоявших в ней людей.

Самой большой «акцией протеста» с ее стороны было, пожалуй, то, что она обычно разжигала колонку для подогрева горячей воды в нашей керченской квартире стопками журналов «Вопросы марксизма-ленинизма», «Коммунист», а также журналом «Политическое самообразование», вызывавшим ее особый сарказм своим названием. Она не раз высказывалась, что только идиот мог дать изданию подобное название.

Журналы выписывал папа. Он был обязан делать это, как и каждый член партии, таким образом, эти издания держали свои тиражи. К маминым аутодафе отец относился без всякого внимания, не проявляя какой-либо политической бдительности. Более того, время от времени он сам отдавал маме стопки этих изданий со словами: «Это тебе на растопку». А в самом деле, что еще с ними делать, ведь на них не было грифа «хранить вечно».