В Моргородоке (Морской городок) мы жили в бревенчатом доме на втором этаже, где у нас была уютная светлая комната с печкой, которой обогревались и на которой готовили еду. У нас был телефон. Черный аппарат висел высоко на стене, и мне нужно было придвинуть табуретку, чтобы добраться до него. Звонить мне было некому, но номер нашего телефона я помню до сих пор: 1—02. Затем в этом же коридоре нам дали еще одну комнату. Это была не комната, а настоящая коморка с крашенными бревенчатыми ничем не заделанными стенами и с крошечным окошком под самым потолком. Там умещалась койка, да какой-то стол. Стены выкрасили краской в голубой цвет. Комната эта всем нравилась. Мой дедушка, приехав к нам погостить из Комсомольска-на-Амуре, со свойственным ему ироничным оптимизмом высказался:

– Да это настоящая «литерка»!

Такое название, приравнявшее бывшую кладовку к литерным вагонам поезда, закрепилось за помещением, напоминавшем комфортные купе в вагонах поездов. Еще бы, невиданное дело по тем временам – гостей укладывали спать в отдельной «литерной» комнате! Мои родители считали, что в жилищном вопросе у них все прекрасно.

Продовольственные проблемы решались за счет папиного офицерского пайка. Дальневосточный флот хорошо снабжался. Отец получал в пайке тушенку, шоколад, сгущенное молоко в больших жестяных банках. Иногда появлялись и американские продукты, получаемые нашей страной по ленд-лизу. (Ленд—лиз – так назывались американские поставки вооружения и продовольствия странам антифашистской коалиции, продолжавшиеся ещё и после войны.) Вместо тушенки в американских банках была вкусная душистая ветчина. Всем нравился и шоколад союзников по коалиции, хотя он был очень горький, а вот сгущенка, по всеобщему мнению, гораздо лучше была наша.

Камбуз – важное место на корабле, и кок – член команды, которого подбирают весьма тщательно. Мой папа любил порассказать и даже похвастаться тем, что никогда не страдал морской болезнью. Он всегда удивлял и радовал корабельного кока тем, что в любой шторм и качку непременно являлся на обед и на ужин.

Военное судно, на котором был командиром папин товарищ Иван Михайлович Горбатов, находилось в дальнем походе.

– Разрешите обратиться, товарищ командир! – кок стоял с большой жестяной банкой в руках.

– Обращайтесь!

– Докладываю: сгущенное молоко американского производства во вскрытой мною банке оказалось испорченным, – рапортовал кок.

– Как Вы определили его недоброкачественность?

– Оно не белое, товарищ командир, а коричневое. К тому же имеет своеобразный запах.

– Вскрыть другую банку!

– Вскрыли еще две – тоже самое. Видимо, вся партия с испорченным продуктом.

Матросы на корабле должны питаться качественно. Трудны условия длительного похода, кто-то невыносимо страдает от морской болезни. В таких условиях еда, приготовленная из испорченных продуктов, может стоить кому-то жизни.

– Все вскрытые банки за борт! – решительно скомандовал командир.

По прибытию в порт командир написал рапорт об американском недоброкачественном продукте. Такие же рапорта командование получило ещё от двух командиров. Комиссия, проводившая серьезную проверку, выяснила, что в банках, решительно отправленных за борт, была вовсе не испорченная сгущенка, а кофе со сгущенным молоком. Наклеек на банках не было, коков не поставили в известность о выдавленных цифровых шифрах, а сам продукт оказался для всех новым и незнакомым.

С первых лет жизни мне пришлось много ездить. У моих родных было достаточно ярких рассказов о том, как меня перевозили из Совгавани в Комсомольск или ещё раньше в село Нижняя Тамбовка, где бабушка преподавала в школе. То ехали на поездах с пересадками, то летели на военном самолете. «Ирокеза, ты у нас настоящая лягушка-путешественница!» – шутил дедушка. Мама вспоминала о поездке с перегоном на собачьей упряжке и с вынужденной затем ночевкой в черной избе нанайской деревни из-за начавшейся сильной пурги. Спать улеглись не раздеваясь, ночью я разбудила мать плачем: «Ручки больно!» Когда зажгли фонарик, то мама увидела на мне целое полчище клопов, а мои голые руки были покрыты ими как сплошной коркой. Тяжёлый нанайский быт никогда не вызывал у моей мамы-врача этнографического восторга. Лишь сочувствие к этим людям.