Так у них и появилась коза Белка, которую все любили вспоминать за её многочисленные проделки, а позднее и козел Яшка, который запомнился только тем, что он козел. Бог дал, мама хорошо перенесла операцию, осталась жива и не ослепла, а меня выкормили козьим молоком.

На бабушку находили совсем грустные воспоминания. Последний год своей жизни Петр Григорьевич сильно болел. У него обнаружился рак легкого. Как мог заболеть такой болезнью человек мало куривший, проживший много лет на природе и занимавшийся такой здоровой и лечебной отраслью, как мед и пчеловодство? Пути Господни неисповедимы.

– Приду к нему в больницу, он лежит совсем худой, слабый, одна борода кудрявая. Все старался пошутить. Последний раз пришла, он уже почти не говорил. Я долго сидела рядом, дышал он тяжело, потом посмотрел на меня и сказал очень спокойно: «Всё, Доня, прощай». Махнул рукой и отвернулся. Я поняла, что он умер. А тут бежит врач: «Идите домой, Домна Георгиевна, идите. Петр Григорьевич уснул». Я ей говорю: «Как же уснул? Зачем Вы меня обманываете? Ведь он умер». А она: «Нет, нет. Идите, идите». Зачем она обманывала меня? Почему не дала побыть там около него в те мгновения?

Бабушка грустно замолкает…

Наша семья: папа, мама, маленький брат и я жила в городе Советская Гавань, построенном перед войной недалеко от известного порта Ванино (песня – «Я помню тот Ванинский порт…») на самом берегу Татарского пролива, всегда холодного с серой темной водой.

Сейчас этот город – крайняя точка БАМа, он связан с Комсомольском-на-Амуре и железной дорогой, и автомобильной трассой. Это сейчас…

Советская Гавань была примечательна тем, что тротуарами там служили приподнятые над землей настилы из досок. Стремительно короткое яркое дальневосточное лето радовало множеством торопившихся зацвести полной красотой кустарников и цветов, а также обильно плодоносившими ягодам и грибами. Бруснику и кисловатый щавель дети отыскивали повсюду. Мы заползали под деревянные тротуары, особенно если они лежали приподнятые над какой-нибудь ямкой, и там в глубине нам удавалось собрать целую пригоршню крепких красно-розовых ягод.

Район, где мы жили, назывался Моргородок, он состоял из двухэтажных деревянных домов-бараков. Зимой всё заносило снегом. Утро иногда начиналось с того, что люди выходили с лопатами, откапывали крыльцо подъезда и проделывали коридор в снежном сугробе.

В поздние советские времена в отсутствии гласности народ часто самовыражался с помощью иронии. Распевали такую частушку: «Весна прошла, настало лето. Спасибо партии за это!» Партия (КПСС) была «наш рулевой», поэтому её славили и фольклорно, типа, благодарили – даже за смену времен года! Сейчас мятник качнулся в другую сторону: теперь во всем виноваты власти, даже в том, что на Дальнем Востоке зимой случаются метели и снежные заносы. Забавно слушать, как сидящая в теплой студии красиво причесанная дикторша, или её коллега с нарядным галстуком сообщают зрителям с сенсационно-тревожной и обвинительной интонацией о том, что в Хабаровском крае в феврале снова всё замело снегом! Что местные жители (по вине администрации!) вынуждены самостоятельно откапывать свои машины или, не дождавшись троллейбуса, идти на работу пешком по снежной тропке. Интересно, не путают ли составители подобных новостных комментариев Дальний Восток с Калифорнией?

Мой отец, тогда молодой капитан III ранга, служил в военно-морской части, именуемой ЭПРОН, занимавшейся подъемом затонувших судов.

Однажды в День Военно-морского флота, который ежегодно отмечался в последнее воскресенье июля, папа объявил, что возьмет меня с собой на крейсер «Джурма», стоявший на рейде около гавани. Это был важный и торжественный момент. Мама надела на меня красивое платье, сшитое соседкой тетей Ниной из белого и желтого крепдешина. Как-то тетя Нина зазвала меня к себе в комнату и, достав целый ворох белых и желтых лоскутов, приложив их ко мне и так и сяк, объявила: «Ну и платье я тебе сделаю! Будешь настоящая леди!» Тетя Нина была творческой натурой, шила прекрасно, я до сих пор помню некоторые ее платья, нарядно волнующие, сшитые для моей мамы. Тётя Нина на своей ножной швейной машинке и частично на руках (от-кутюр!) чего только не могла сшить: и женское пальто из шинели, и юбку из кителя. Но больше всего, мне кажется, ей нравилось шить фантастически нарядные платья, как она выражалась «для леди», хотя при этом своих заказчиц она называла не иначе, как Лизка, Наташка, Лидка. Исключение составляла только моя мама, которую по имени-отчеству называли абсолютно все, может потому, что она в свои молодые годы уже была главным врачом больницы водников.